«Здесь начинается ад»

Только что орали, хрипели, стонали и вдруг – раз! – все закончилось. Только тяжело дышащие люди, трясущимися руками растирающие по лицам свой пот и чужую кровь.

– Ну ты, Ефимыч, зверюга… – нервно хохотнул полковник Латыпов. – После войны иди работать на рынок, в мясной отдел. Тебе цены не будет. Голыми руками будешь мясо на порции рвать.

Латыпов показал на голову фрица, вернее то, что от нее осталось. Кровавое месиво, из которого торчал безжизненный глаз. Один.

– На себя посмотри… – тяжело дыша, ответил ему Тарасов.

Маскхалат Латыпова был похож на полотно безумного художника, раскрасившего белый холст струями крови.

– Так что, товарищ полковник, мясником меня только после тебя возьмут…

Вместо ответа Латыпов похлопал Тарасова по плечу и поднялся со снега.

– Потери?

– Политотдельцев завалили. Обоих. А так вроде живы остальные… – подал голос адъютант Тарасова – Полыгалов. А сам, сидя рядом с трупом, растирал снегом стремительно наливающуюся фингалом щеку.

– Полыгалов, ты когда к нашим выйдешь, все решат, что ты тут по ресторанам ходил, – вытер кровь, сочащуюся из носа, Тарасов. Успели, видимо, заехать.

– Почему это? – адъютант даже перестал растирать щеку от обиды.

– Да уж очень у тебя синяк кабацкий. Да ты не расстраивайся, с таким фонарем по ночам в сортир ходить удобно. Светить будет хорошо. В дырку не провалишься.

А потом, покряхтывая, командование бригады собралось и отправилось с поля боя дальше на юг. К месту, назначенному на последнем совещании точкой сбора бригады. Назначенному на случай неудачи прорыва.

Но перед этим командиры не позабыли обыскать трупы противников. Несколько банок тушенки, четыре шоколадки, две фляги с водкой – огромная награда за бой. А самая главная – конец войны, приближенный этой маленькой победой еще на несколько минут.

На поляне остались шестеро немцев и двое десантников. Неплохая – как бы цинично это ни казалось – цена за победу.

Жаль, что в других местах той войны бывали другие цены.

Весной сорок четвертого года сюда придет бывший гвардии сержант – да почему бывший-то? Бывших гвардии сержантов не бывает! – ныне однорукий тракторист Иван Пепеляев для того, чтобы распахать колхозное поле под пшеницу. Он будет тут пахать и плакать. Пахать, потому что людям надо есть. Детям и бабам нужен хлеб. Стране нужен хлеб. А будет плакать, вытирая о плечо мокрое лицо, потому что поле будет усеяно белыми костями десантников. Белыми валунами их черепов. И пшеница вырастет на этих костях. И люди будут есть этот хлеб. И отныне – из поколения в поколение – кровь и плоть восемнадцатилетних пацанов будут стучать в сердцах потомков.

Куда уж там воображаемому пеплу Клааса. Здесь не воображение, здесь – правда, которую мы должны помнить.

* * *

Группу младшего лейтенанта Ваника Степаняна немцы отрезали в березовой роще. Десантники пытались дернуться сначала в одну сторону, потом в другую. Но тщетно. Везде немцы встречали плотным огнем.

Степанян наконец прекратил беспорядочные метания, взяв командование на себя. Старше его по званию все одно никого не было. Первым делом – пока эсэсовцы не пошли в атаку – посчитались, заняв круговую оборону в центре рощицы. Оказалось – семьдесят бойцов.

Стали готовиться к последнему бою. Жратвы не было, но зато в боеприпасах голода не было. При переходах бойцы выбрасывали все лишнее – вплоть до запасной пары носков. Но патроны, гранаты, оружие – тащили всегда. Даже здоровенный бронебойщик, оставшийся без второго номера и патронов, все равно тащил на себе здоровенный дрын противотанкового ружья. А на все предложения выбросить неожиданно тонким голосом отвечал: «Пригодится!»

Пока не пригодилось по прямому назначению. Ну не бежать же с пустым ружьем на гавкающий выстрелами немецкий танк? Но все равно не выбросил. И сидит сейчас приклад от крови снегом очищает. Вышел на бой аки древнерусский богатырь с палицей наперевес, сокрушая поганые головы прикладом противотанкового ружья.

Немцы почему-то не атаковали. И даже не начали бросаться минами. А это у них в привычке.

Хотя березовая роща – это вам не хвойный лес. Подлеска нет. Кустов всяко-разных тоже. Все как на ладони. И до темноты еще не близко. А вот не атакуют почему-то.

Все выяснилось через полчаса.

Немцы подтащили свои громкоговорители. И врубили «Катюшу».

– Вот сволота, – ругнулся кто-то из десантников. Кто – Степанян не знал. Из бойцов его подразделения тут никого не было. Все малознакомые.

– Не ругайся, – ответил бойцу младший лейтенант. – Давай-ка подпоем лучше!

Бойцы ошалело посмотрели на млалея. Бой вот-вот пойдет, какие еще песни? Ваник, не обращая внимания на удивленные взгляды десантников, затянул:

– Выходила, песню заводила про степного, сизого орла…

Один за другим бойцы начали подтягивать – сиплыми и хриплыми голосами.

– Про того, чьи письма берегла…

Странный – до фантасмагоричности – хор ревел над березовой рощей рвущуюся к туманному апрельскому солнцу «Катюшу».