Здесь, под небом чужим

Документы я решил спрятать, унести из дома. Если за мной следят, нужно это сделать незаметно, большой пакет сразу вызовет у моих преследователей подозрение. Отнимут. Пристроил я одну папку под брючный ремень, надел пальто, посмотрелся в зеркало: вроде вид нормальный. По очереди, за три раза, отвез папки к Наде, и правильно сделал. Однажды, придя домой, по некоторым мелким признакам я обнаружил, что тут кто-то без меня побывал. Книжки на столе лежали чуть по-иному, в ящиках стола некоторые предметы сменили привычные места, кастрюля, лет пять пылившаяся без дела в кухне на верхней полке стеллажа, вдруг оказалась на газовой плите. Лапигин! Возможно, у него сохранились ключи. Въехав сюда более десяти лет назад, я не стал менять замки. Впрочем, вскрыть любую дверь умельцам из лапигинского ведомства ничего не стоит. В панике я заперся на цепочку, задвинул старинный засов, которым преж де никогда не пользовался. Проверил травматический пистолет, сунул в карман, вынул, положил на столик в прихожей, переложил на письменный стол, опять в карман. Страх рос – нигде не было кошки! Уволокли, убили? Суетился, бестолково обыскивал квартиру, все закоулки. Нашел! Нашел в тесном даже для ее маленького тельца пространстве под кухонным шкафом. Как-то она там скорчилась, ужалась, поместилась. Звал ее, она долго не выходила, видимо, была сильно напугана, и я понял, что мог, если бы она не спряталась, вместо живого маленького беззащитного существа найти дома окровавленный меховой труп. Только через час Вьюшка нерешительно вылезла из-под шкафа и все смотрела в глаза, мяукала, желая мне что-то сообщить. Увы, понять я ее не сумел…

Сменил замки и поставил в квартире сигнализацию. На некоторое время все затихло. Может быть, меня оставили в покое?

В марте светило яркое солнце, снег на набережной канала возле моего дома таял, растекаясь по асфальту веселыми лужами, с крыш капало, лед на канале растрескался длинными зазубренными штрихами, подтаивал, обнажились и зеленью посверкивали на солнце вмерзшие за зиму в лед десятки пивных бутылок. Весенний свет прогнал мою зимнюю меланхолию, утишил тревогу, и я вышел с фотоаппаратом, решив поснимать городскую весну. Впервые за много лет захотелось поймать нечто радостное, и, будто специально мне аккомпанируя, ветер притащил откуда-то обрывок духовой музыки. Где-то, быть может, в соседней школе, нестройно, но звонко гремел старинным развеселым фокстротиком оркестр. Недалеко от моего дома канал круто поворачивает, а его излучину срезает короткая улица. Народ, сокращая путь, ходит именно по ней, а набережная над излучиной обычно безлюдна. Для начала я направился в это пустынное место. Дальний оркестр умолк, а потом затянул минорное «Прощание славянки». Выбрал я точку, настроил аппарат и стал ждать. Появление в кадре хотя бы одного, именно – одного, человека казалось мне обязательным. И вот вдали показалась девочка лет десяти в красной вязаной шапочке. Бежала вприпрыжку как раз туда, куда мне было нужно. Мелькнула мысль: жаль, что на фотографии ее прыжки не прочтутся. Хотя все может быть, как повезет… Успел один раз щелкнуть затвором, и вдруг ощутил сильный удар сзади по голове чем-то твердым. Аппарат отлетел и крякнул. Меня сильно толкнули в спину и подсекли подножкой. Падая, в полете, краем глаза заметил, что девочка вдруг развернулась и бросилась прочь. Меня стали топтать и бить ногами. Вертелся червяком на мокром заледенелом снегу. Надо мной мотались черные маски, сколько их было, я не понял, ощущая только боль, боль и боль, ребра, плечо, живот. Рукой прикрывал голову. Другой – пах. Прощание славянки. Мелькнуло – штаны и куртку стирать, и вот она, смерть. Потом вдруг – доктор Лобачев! Ухитрился сунуть руку в карман. В пылу истязания истязатели этого моего движения не заметили. А я выхватил пистолет и пальнул куда-то вверх. Там, под небесами, кто-то взвыл. Я выстрелил еще раз. Избиение прекратилось. Ругань, убегающие шаги. Сел. С трудом поднялся. Всё тело болело, меня мутило, в голове плыл туман. Две темные невнятные спины стремительно, бегом удалялись, разбрызгивая лужи. Кто-то лежал возле меня. С трудом сфокусировал зрение. Человек в черном. Вместо лица – кровавое месиво, какие-то ошметки вязаной шерстяной маски, смешанные с кровью. Склонился над ним пощупать пульс, чуть не рухнул. Что-то там бьется. Доковылял до телефона-автомата, вызвал милицию и скорую…

Через день этот парень умер в больнице.

Однажды мне приснилось, что кошка моя Вьюшка вдруг поседела. Не то что стала белой кошкой, а поседела как-то по-человечески: покрылась жесткими, длинными седыми волосами. Во сне я ее гладил, плакал и проснулся в слезах…