Здесь птицы не поют

— Здесь целый лагерь заключенных прятался. Здесь такие проспекты выкопаны, что хоть костры жги — воздуха надолго хватит, — ответил якут и поспешно добавил: — но мы ничего жечь не будем. Тушенки должно хватить. По две банки на день на всех. Выживем. Теперь — отбой, заткнитесь и… просто заткнитесь. Спать пора.

Спорить с ним никто не стал, все вымотались за этот день сверх всякой меры.

Рогозин какое‑то время таращил глаза в непроглядную темень подземелья и вспоминал все, что с ним приключилось за последние несколько недель. Еще недавно — мокрый весенний Питер, цивилизация, белые ночи и Невский, заполненный туристами, потом — тайга, забытое всем миром село, холодные ночи и отвратительная еда, затем — лагерь посреди тайги, ежедневные походы по непролазным чащам, гнус, глупые развлечения вроде игры в секу, и как апофеоз всего падения — мертвые спутники, нынешняя темнота и сырость подземного склепа. Последовательное путешествие по всем кругам ада — как у Данте. И, кажется, это было только начало, девятый круг еще даже не просматривался впереди, но уже отчаянно хотелось вернуться обратно и забыть это злополучное приключение, вычеркнуть его из памяти навсегда. Злая судьба привела его в это заброшенное бомбоубежище, Бог или собственная глупость — выбрать виновника он так и не смог. Мысль так и вертелась по кругу: «судьба — Бог — глупость — судьба», ни на чем не останавливаясь, и под еле слышное сопение спутников Рогозин отключился.

Глава 9. Новые загадки

Сон Рогозина не был ни тяжелым, ни наполненным сновидениями. Просто закрылись глаза и тотчас открылись. Ничего вокруг, казалось, не изменилось, никто не приходил и не уходил, все та же непроглядная темень подземелья, но все тело будто было изломано, ныла каждая косточка и мышца — боль, равномерная и постоянная сковала руки и ноги, не позволяя разогнуть суставы.

— Пинали меня, что ли? — шепотом прошипел Виктор, растирая колени.

— Это, паря, сырость, — чуть напугав внезапностью ответа, негромко сказал якут. — Сырость и холод.

— Вот и я говорю, передохнем мы здесь все! — так же вполголоса присоединился к разговору Моня.

Юрик ему что‑то ответил злое, а Моня принялся высмеивать «якутские глупости».

Постепенно приходя в себя, Рогозин по оброненным спутниками словам сообразил, что они оба проснулись некоторое время назад и уже долго ругались, споря нужно ли выходить наружу.

— Ты пойми, дубина дикая, — снисходительно говорил Моня, срываясь иногда в сипение, — я ведь ранен. А в такой атмосфере даже с антибиотиками я ласты вмиг склею. Наружу нужно. Если нас за прошедшие сутки не нашли, — он стучал ногтем по светящемуся в темноте циферблату часов, — то нужно выбираться.

Юрик в ответ начинал нести какую‑то эмоциональную околесицу о невозможности нахождения на поверхности, где вся планета захвачена злобными потусторонними существами. В то, что «рыбаки» все еще живы и от них может исходить опасность, он не верил абсолютно.

— Когда вы здесь храпели, — горячился якут, — я слышал, как на земле воют абаасы, слышал гром бубнов Улу, слышал…

— Как ты слышал, если мы храпели? — возражал ему Моня. — Глюковал ты, паря… кху — кху — кху…

В темноте было не разобрать — кашляет он так или же смеется.

— Сам ты глюковал, — с обидой в голосе отбивался от нападок Юрик и сразу же переходил в наступление: — Ухи у тебя есть, слышать ими — совсем нету! Сейчас как дам тебе по башке!

— Тихо ты! — оборвал зарождавшуюся ссору Рогозин. — Дерсу Узала нашелся. Неспустиха с задерихой. Моня прав. Еще пару дней в такой сырости и руку ему можно будет просто отрезать к хренам собачьим. А может и чего похуже. Жар есть уже?

— Не знаю, — даже в темноте легко представлялось как Моня пожимает плечами. — Трясет здорово, но не знаю — от температуры внутри или снаружи. Градусника‑то нету.

— Я тоже раненный, — напомнил якут.

— И тебе здесь тоже лучше бы не задерживаться, — кивнул Рогозин. — Да и мне тоже.

— Нельзя наверх, — не особенно уже надеясь на благоразумие спутников, сказал Юрик. — Лучше бы все успокоилось. Потом можно.

Рогозин откашлялся, не дав Моне произнести очередную гневную тираду о якутской дикости. Мгновение собирался с мыслями и сказал:

— Сам подумай, Юр? Ну просидим мы здесь еще три дня, ослабнем окончательно, вылезем наверх, здесь нам и крышка. И тем более крышка, если, как ты говоришь, из алтаря к нам пришла всякая нечисть. Через несколько дней они как раз самую силу наберут. Вчера мы поистерили, устали, хотели в безопасности ночь скоротать — потому и полезли сюда. Но сегодня нужно решать, как быть дальше. Я имею в виду не через час, а через день, неделю, месяц. Если твой Улу Тойон сверху гуляет, то сидя здесь мы не спасемся. А если наверху только эти лысые бандюганы, то тем более следует осмотреться. Я не прав?

Ему никто долго не ответил. Слышно было, как сипит Моня, как шуршит чья‑то одежда, как где‑то далеко звенит подземная капель.

— Ну? — напомнил Рогозин о поставленном вопросе, когда молчание слишком затянулось. — Прав?