Здесь русский дух...

Тем временем вражеские судна, миновав стрежень, пошли вдоль русского берега, где отсутствовало сильное течение. Теперь они шли быстро, и уже можно было невооруженным глазом разглядеть сидящих в суднах людей — ратников, одетых в доспехи.

— Давай-ка, Никифор Романов, бей сполох! — оценив обстановку, распорядился вдруг Толбузин. — Кто знает, что у них там на уме.

В следующую минуту громко и тревожно протрубил рог.

— Казаки, готовься! — скомандовал Черниговский, которого по старой привычке все в крепости так и продолжали называть атаманом.

— Готовься! Готовься! Готовься! — повторили его команду десятники на нижнем и верхнем бое. В следующую минуту люди застыли у бойниц, а пушкари зажгли свои фитили.

— Без моей команды не стрелять! — закричал Никифор. — Только попробуйте. — Провоцировать маньчжур на ссору не входило в его планы. Прежде надо было узнать об их намерениях.

Между тем «гости», не дойдя с четверть версты до поселения, начали вдруг «сушить» весла. Когда лодки причалили к берегу, — а причалили они возле плотбища, где албазинцы счаливали лодки и строили свои судна, — из них высыпали вооруженные люди, образовавшие боевой строй, выставив вперед знаменщиков со штандартами. Тут же огромные разноцветные полотнища, прикрепленные к длинным бамбуковым древкам, сурово и звучно заплескали над их головами. Ударил барабан, и строй двинулся вперед.

— Чего это они?.. — удивился Никифор. — Мы же их перещелкаем, как воробьев.

Маньчжуры и не думали идти на приступ. Где-то на расстоянии двух ружейных выстрелов шедший впереди офицер поднял руку и что-то громко прокричал. Строй остановился. Следом от него отделился какой-то человек, и, переговорив о чем-то с офицером, быстрым шагом направился к крепости.

Это был посланец, которому поручили доставить в Албазин письмо командующего маньчжурским войском Лантаня. Ему позволили подняться наверх и войти в ворота.

— Русский? — увидев его, с удивлением произнес воевода.

— Так это Ромка Горох! — узнали своего бывшего товарища сбежавшиеся поглазеть на «маньчжура» казаки. Тот еще прошлым летом вместе с товарищами из отряда десятника Гришки Мыль-ника, с которыми ходили на реку Зею за податью, попал в полон к маньчжурам, да так и не вернулся домой.

— Ромка! — не меньше других удивился Никифор. — Отчего ты, братец, не по-нашему одет? Или врагу продался?

Ромка попытался спрятать глаза, но куда денешься, если на тебе боевые маньчжурские доспехи, а на левом боку вместо казацкой сабли болтался басурманский палаш?

— Вот… вам велели передать… — не глядя на воеводу, протянул он ему скрепленный сургучной печатью свиток.

Толбузин медленно развернул свернутое в трубочку послание и пробежал его глазами.

— Ты вслух, Ляксей Ларионыч, читай! — попросил его кто-то из казаков.

— Верно! — поддержали Толбузина товарищи. — Тайна там какая?

— Никакой здесь тайны нет, — оторвавшись от письма, проговорил воевода. — Нам снова предлагают оставить крепость и уйти с Амура.

— Вот этого они не хотели? — недобро глянув на Ромку, сунул ему под нос кукиш Мишка Ворон, словно именно Ромка решил сделать им столь оскорбительное предложение. — Да мы лучше умрем, чем измараем себя дурной славой!

— Мишка прав… Уж лучше и впрямь умереть, — поддержали его товарищи.

— Слышал? — обратился к посланцу воевода. — Так и передай своим хозяевам, что мы не отступим… Насмерть будем стоять!

— Верно! — зашумели казаки. — Не отдадим врагу ни пяди русской земли!.. Умрем, но не отдадим!.. Давай, проваливай! — подступили они с кулаками к Ромке.

— Нельзя поганца отпускать! — неожиданно выступил вперед старый казак Семен Онтонов. — Справедливее будет его на березе вздернуть.

— Правильно! На березу его! — поддержал Онтонова Фома Волк. — Собаке положена собачья смерть!

— Дайте-ка его мне! У меня с душепродавцами разговор короткий… — засучивая рукава рясы, сказал уже успевший где-то выпить диакон Иона. У Ромки от испуга даже губы побелели. Он-то знал, на что способен этот великан, а тот, упершись в него своим мутным взглядом, стоял и с нетерпением ждал. — Как, Ляксей Ларионыч, отдаешь падлу?..

— Уймись! — дернул его за рукав священник Максим Леонтьев. — Не твоего ума дело.

— Почему? Я не человек? — насупился Иона.

— Да человек ты, человек, только не лезь в чужие дела, — сказал Леонтьев.

— Дозволь мне, воевода, поговорить с этим иродом по душам, — не унимался диакон. — Исповедовать его не могу, но уж хребет сломать — легко!

— Хребты будешь маньчжурам ломать, а этого мы обязаны отпустить, — жестко произнес Толбузин. — Пусть сослужит казакам последнюю службу. Ты понял, что я тебе сказал? — обратился он к посланцу. — Теперь иди! Небось новые хозяева заждались тебя…

Ромку будто что-то останавливало. То ли приказали ему уговорить русских сдаться на милость победителей, то ли просто жалел старых товарищей.

— Барин воевода, — сказал он, — скоро сюда несметное войско придет — не устоите.

— Пошел вон! — рявкнул на него Толбузин. — Говорю, иди, пока я не передумал.

Ромка ушел, не дав казакам свершить правосудие.