Здесь все рядом

В холле музыкальной школы – просторном, с высоким потолком и «шахматным» полом, может быть, даже и мраморным, я притормозила возле доски объявлений. Прочла крупные буквы «Срочно требуется преподаватель сольфеджио!» и усмехнулась.

Розалия Львовна оказалась очень немолодой дамой, крохотной, как мышка, с белоснежными волосами, сколотыми в пучок причудливой заколкой из черепахового панциря, с розовыми щёчками и блестящими голубыми глазами. И в золотом пенсне, ей-богу! Если бы я умела рисовать, сделала бы с неё открытки «Любимая бабушка».

С моей бабушкой, Александрой Михайловной, у неё не было ничего общего.

Дверь кабинета номер двадцать пять была по случаю жаркой погоды распахнута настежь. Пожилая леди сидела за столом и что-то исправляла в больших листах. Она повернулась ко мне с приветливой улыбкой:

– Вы ко мне?

– Вы Розалия Львовна Науменко?

– Да, чем могу помочь?

– Меня зовут Тата… – я запнулась. – Моя бабушка, Александра Михайловна Голубева…

– Боже мой, Таточка! – Розалия Львовна всплеснула руками. – Ну конечно же! Шурочка мне говорила, что вы, возможно, приедете, совсем недавно, полгода назад, кажется…

Шурочка? Серьёзно? Право же, бабушка была похожа на «Шурочку», как авианосец на собачью будку. Пожилая дама продолжала:

– Присаживайтесь, милая. Не предлагаю чаю, сейчас я соберу свои вещи, запру кабинет и пойдём ко мне. У меня есть чудные пирожки, соседка пекла. С черникой, представляете?

Говоря всё это, она быстро и аккуратно сложила листы, убрала их в папку, отнесла в шкаф и заперла его. Мне, признаться, стало немного стыдно, что я ничего не привезла из Москвы. Хотя бы шоколадку! Вот балда…

– Ну, вот и всё, – Розалия Львовна улыбнулась. – Пойдёмте, сядем у меня в саду под яблоней, и вы мне расскажете, как вы все живёте – Шурочка, Леночка, вы…

– Бабушка умерла, – ляпнула я.

Руки, выравнивавшие стопку чистых тетрадей, остановились на мгновение и дрогнули.

– Вот как… Давно?

– Неделю назад.

– Вот как, – повторила Розалия Львовна. – Ну что же, requiescat in pace[1]…

Я молчала. В моей голове плохо совмещались придуманный мною образ провинциальной родственницы и эта достойная пожилая леди, знающая латынь, беседовавшая с бабушкой полгода назад и называвшая её Шурочкой.

– Пойдёмте, Таточка, – моего плеча ласково коснулась сухая ладонь. – Пока дойдём, пока поговорим, время и пройдёт, а ко мне в семь часов ученик придёт. Ваня Петраченко, очень хороший мальчик.

– Ученик? – выцепила я знакомое, понятное слово.

– Да.

– А что вы преподаёте?

– В первую очередь – вокал. Последние полгода, правда, пришлось взять ещё и сольфеджио, наша Наталия Степановна после инфаркта работать не смогла. Только дома меня консультирует, и то, через два раза на третий. Но с Ванечкой я занимаюсь фортепиано, он даже сейчас, во время каникул приходит. А что делать, педагогов решительно не хватает!

Она заперла дверь кабинета, мы спустились по лестнице и вышли в парк.

Идти по городу с Розалией Львовной оказалось сущим мучением: почти на каждом шагу с ней здоровались, она останавливалась и расспрашивала встречных о делах, давала советы, обещала какую-то помощь. Наконец, я не выдержала:

– Вы всех в городе знаете?

– Не всех, но больше половины жителей точно! – рассмеялась та. – Нас немного, и в основном все местные; чужие редко здесь остаются надолго. Ну, а с местными я знакома, можно сказать, с их младенчества.

Мы уже свернули на Кашинскую, когда встретились с женщиной в монашеской рясе, молодой и довольно красивой. Мне показалось, что монахиня не хотела здороваться с Розалией Львовной – или не желала, чтобы её заметили и узнали. Но как-то затруднительно не увидеть человека, когда сталкиваешься с ним нос к носу.

– Добрый день, сестра Агафья, – поздоровалась Розалия.

– Здравствуйте, – монахиня сухо кивнула и прошествовала мимо, вздымая тучи пыли подолом своего чёрного одеяния.

– Мне показалось, или с этой жительницей города вы не дружите? – спросила я, когда мы отошли подальше.

– А сестра Агафья как раз не местная. Её прислали в здешний монастырь недели две назад, не знаю уж, зачем. Это их дела.

– Я пыталась сегодня встретиться с матушкой Евпраксией, но безуспешно. Сказали, что её нет в городе. В этот монастырь и прислали Агафью?

– Да, он у нас один. А зачем тебе понадобилась Евпраксия? Она женщина хорошая, но несколько… упёртая, я бы сказала. Всё может делаться или по её правилам, или никак. Впрочем, монастырю это идёт на пользу…

За разговором мы подошли к дому Розалии Львовны. Она остановилась, копаясь в сумке, потом махнула рукой, наклонилась и достала ключи из-под цветочного горшка справа от двери. Бабка, прежде собиравшая смородину, теперь сидела у своей двери на лавочке и перебирала в огромном тазу крыжовник. Таз был оранжевый с белым, крыжовник – зелёный и фиолетовый, лавочка – голубая…

– Вера Павловна, добрый вечер! – громко поздоровалась Розалия. – Чай пить приходите через полчасика!

– Приду! – охотно отозвалась та.

В прихожей было прохладно, темно, пахло яблоками и почему-то растительным маслом. Розалия фыркнула: