Здесь все взрослые

– Я знаю, сколько тебе лет. Твоего отца я научила водить, когда ему исполнилось одиннадцать. – Астрид показала в направлении набережной. – Вон там, на следующей улице, ближе к реке, мы осваивали параллельную парковку. – Она изобразила, как машина перелетает через парапет и плюхается в воду. – Раз! И поплыли!

Ники был младшим и всему обучался раньше других. По семейному преданию, если старший, Элиотт, что-то делал в шесть лет, Ники делал это в три года, а Портер была где-то посредине. А посредине означало, что о деяниях Портер оставались самые туманные воспоминания, что-то делала, где-то была – и все. Иногда Сесилии казалось, именно так ее воспринимают родители, хотя, конечно, она – единственный ребенок, и им не надо уделять внимание кому-то еще, разве что себе самим.

Сесилия поежилась.

– Машины у меня нет. Откуда ей взяться?

Было тепло, солнце палило нещадно. В Бруклине все же такой жары нет. Сесилия хотела снять свитер, но у нее и так два чемодана плюс рюкзак – зачем тащить еще что-то?

– А кого сбили? Она умерла?

– Барбару Бейкер, в голове не укладывается… да, она умерла. Я сидела совсем близко, и она умерла мгновенно, бог свидетель, так умереть пожелал бы любой из нас. Все нормально, я поведу машину. Но давай запишем это себе в план. Каждая женщина должна уметь водить. Мало ли когда может понадобиться. Идем, я возьму один, ты другой. – Астрид взялась за ручку чемодана поменьше и потащила его за собой, со ступеньки на ступеньку. Сесилия подхватила другой чемодан и последовала за бабушкой.

До Большого дома ехать всего пять минут, однако развязка была закрыта, и на дорогу ушло все восемь. Руки Астрид на руле показывали без десяти два – когда она не переключала передачу. Сесилия держала рюкзак на коленях, крепко прижав к себе – эдакий пухленький ребеночек, мешочек с мукой. Астрид включила радио, как всегда – местный канал NPR; бойко тараторил новости Уэсли Дрюс, Сесилия представляла его в виде облака с глазами, у которого на контроле весь город, когда надо, оно опускается пониже, когда надо – отползает подальше.

– Скоро отец возвращается в Нью-Мексико? – спросила Астрид, не скрывая недовольства.

– Точно не знаю. Может, через пару дней.

– Ему там явно нравится. Хотя какая радость от юрт и скорпионов – ума не приложу. Но Ники есть Ники. Представляешь, ему никогда не нравилось ореховое масло, потому что оно нравилось всем остальным. Говорил, у него аллергия. Как твоя прекрасная мама?

Последнее было сказано безо всякого сарказма или злобы. Джульетта стала моделью еще в отроческие годы, когда ее остановили вместе с мамой прямо на тротуаре возле студии, где она занималась танцами, – в Клиньянкуре, под Парижем. Так с ней всю жизнь: что-то случается, возникает идея, открывается дверь. И Джульетта входит в эту дверь, а куда она ведет – уже другой вопрос. Сесилия больше походила на отца, чуть изогнутый нос, светло-коричневые волосы – даже могла сойти за блондинку, если настоящих блондинок поблизости не наблюдалось.

– Все как обычно. Ест редиску с маслом, в таком духе. – Широкие улицы Клэпхэма украшала пестрая листва, по крайней мере, в разгар лета. Здесь Сесилия когда-то научилась ездить на велосипеде, плавать, ловить мяч в настоящую бейсбольную рукавицу, всему, с чем были сложности в Нью-Йорке, во всяком случае, при таких родителях, как у нее. Ей пришлось ходить на танцы вместе с мамой, впрочем, было как-то неловко, обеих это смущало, и Сесилии разрешили с танцами завязать. – Вообще-то мне кажется, что она грустит.

– Никто не отсылает детей по доброй воле, – заметила Астрид. – Хотя есть, наверное, и такие. Кто-то выпихивает детей в интернат при первом удобном случае. Но твоей маме можно и погрустить. Потому что все будет хорошо.

– Ну и ладно. – Сесилия не знала, что именно ее родители рассказали бабушке о происшествии в Бруклине.