Здесь живу только я

Герман невзлюбил её сразу, с того самого момента, когда она стала новым директором. Даже не тот факт, что директором будет женщина, вызвал эту неприязнь — Герман всегда считал, что женщин нельзя допускать до руководящих постов по той простой причине, что в женской голове водятся иррационально жестокие тараканы с особо извращенной логикой — но Ирина Исааковна была рыбой, самой настоящей рыбой, и впечатлительный Каневский ничего не мог поделать с этим крепко засевшим в мозгу сравнением. Каждый раз, когда он сталкивался с ней лицом к лицу, казалось, будто он подошел вплотную к стеклу океанариума, из-за которого на него смотрит огромное глубоководное создание. Пустые и выпуклые глазища, привыкшие к давлению в пятьсот атмосфер, не выражали ровным счетом ничего человеческого — то были глаза чудовища из фантазий Говарда Лавкрафта; кожа лица, гладкая и блестящая до омерзения, вызывала ассоциации исключительно с рыбьей чешуей, а жидкие волосы, вечно убранные в тоненький хвост, напоминали о том, что это существо только что вылезло из воды. Последним и самым жестоким ударом по тонко настроенной психике Германа были уши — слегка оттопыренные, формой своей и расположением напоминали они два плавника. «Чтоб тебя закатали в банку и продавали в рыбном отделе», — думал Герман всякий раз, когда она начинала с ним говорить.

Вот и сейчас, сидя в её кабинете, он не мог избавиться от ощущения неловкости — вовсе не той, какую испытывает подчиненный при вызове к начальству, а неловкости человека, привыкшего видеть своими начальниками таких же людей, но внезапно обнаружившего в качестве директора самую настоящую рыбу.

— Герман, — неожиданно обратилась она к нему по имени. — У меня к вам есть разговор.

«Но ведь рыбы не умеют разговаривать» — подумал Герман и ответил:

— Да, я внимательно слушаю вас.

— Вы знаете, что мы сейчас переживаем далеко не самые лучшие времена. Как в финансовом плане, так и в юридическом.

— Прекрасно знаю, — кивнул Герман.

— И мы находимся в затруднительном положении. После недавних скандалов, вызванных, кстати, в том числе и вашей передачей, нам необходимо следить за репутацией.

— Разумеется. — Герман сохранял холодно-отстраненный тон.

— Не буду ходить вокруг да около. То, что о вас говорят — это правда?

Герман неожиданно для самого себя криво усмехнулся.

— Обо мне могут говорить все, что угодно. Какое отношение это имеет к работе?

— Теперь — самое прямое. О вас говорят, например, что…

— Подождите, подождите, — Герман перебил директора, речь его приобрела жесткость. — Если речь идет о моей личной жизни, то это не должно волновать ровным счетом никого, кроме меня.

— Вы ошибаетесь. Есть такая вещь, как репутация компании. Репутация компании напрямую зависит от репутации каждого члена…

— От репутации каждого члена, — криво ухмыльнулся Герман. — Хорошо, хорошо. Если вам так интересно, я отвечу: все, что говорят обо мне и о репутации моего члена — чистой воды правда.

На рыбьем лице выразилось недоумение — ровно настолько, насколько вообще лицо рыбы может что-либо выражать. Видимо, рыба не ожидала такого признания.

— Более того, — продолжил Герман, — это далеко не полная правда. Хотите, я расскажу вам еще?

— Не думаю, что это имеет смысл…

— Имеет! — Он рассмеялся. — Вам говорили, что я совратил гримершу? На самом деле это было не один раз и даже не два! А еще помните, вы недавно уволили девушку-оператора? Так вот, вы сделали это зря, поскольку она отлично справлялась со всеми своими обязанностями! Да, жена бывшего заместителя директора…

— Хватит! — Ирина Исааковна встала из-за стола; Герману показалось, что она всплыла на поверхность животом вверх. — Считайте, что приказ об увольнении уже подписан!

— Вы не дослушали, — продолжал разгоряченный Герман. — Так вот, у жены бывшего заместителя…

— Убирайтесь отсюда вон! Развратникам не место в нашей компании!

Герман был доволен: он еще ни разу не видел Ирину Исааковну, обуреваемую настолько сильными эмоциями.

— А я считаю, что место глубоководных рыб — в океанариуме, а вовсе не в кабинете директора, — закончил он игривым вкрадчивым голосом, встал с кресла и вышел из кабинета, не оборачиваясь.

За его спиной царило подводное молчание.

* * *

На улице по-прежнему шел дождь. Он не прекращался уже третьи сутки; казалось, будто господь бог с присущим ему чувством юмора задумал обрушить на город еще один всемирный потоп. Миллионы хрустальных шариков падали в грязь тротуара, сливались в небольшие лужицы, лужицы сливались в лужи, лужи — в реки, и эти реки бурным потоком бежали к решеткам канализации, оставляя на прутьях осадок из палой листвы и окурков. Каждый автомобилист считал своим долгом проехаться по воде как можно ближе к тротуару, соревнуясь с коллегами в количестве забрызганных пешеходов.