Здравствуй, Чапичев!

— Ну, это ты напрасно, — заступился за Репку Синичкин. — Подумаешь, какая авария. А если разобраться, так что случилось? Самое обычное дело — споткнулся человек. Со всяким это может быть — и с тобой, и со мной.

— Со мной нет, — отрезал Чапичев.

— Ладно, с тобой нет, — согласился Синичкин. — Ты у нас особый, прямо-таки святой, хоть и с выговором. А с Репкой случилось. Ну и что ж, протрезвится, поумнеет. Он все-таки сознательный.

— Сознательный? — усмехнулся Яков. — Он всю свою сознательность в водке утопил. А ведь я надеялся на него, думал, он настоящий товарищ.

— Хватит, — нетерпеливо перебил Ермаков. — Так мы до утра трепаться будем, а народ ждет.

Как бы в подтверждение этих слов из зала донесся грохот аплодисментов, пронзительный свист, какие-то выкрики. Ермаков огорченно вздохнул:

— Ничего не поделаешь. Иди, Стащенюк, объявляй: так, мол, и так, по непредвиденным обстоятельствам выступление «шлакочистов» отменяется.

— Не отменяется, — сказал Яков и, прежде чем мы успели его удержать, вышел на сцену. Зал притих. Чапичев, помолчав с минуту, начал выступление живой газеты «Красный шлакочист». Как обычно. Теми же словами:

— Локомотив революции на большой скорости, на всех парах идет к коммуне. В топках бушует жаркое пламя. Уголь сгорает, но шлак остается. Не зевай, кочегар! Шуруй! Долой шлак! Все, что мешает движению вперед, — долой! Вот так мы и живем, друзья.

Из зала возразили:

— Неправда, не так живете.

Яков посмотрел в зал, потом сказал:

— Это верно, не всегда так живем. Хотя и тяжело мне говорить, все же скажу вам всю правду.

— Сами правду знаем, — снова послышалось из зала.

Но Яков продолжал:

— Всю правду скажу… Вот что случилось с кочегарами-«шлакочистами». Один кочегар зазевался, у другого в это время гайка ослабла. Есть в душе у каждого человека такая главная гайка, за ней в оба следи, не то беда будет. Остальное вы сами знаете: напился «шлакочист» Иван Репка, бесстыдно напился.

В зале засмеялись.

— Зря смеетесь, товарищи, — укоризненно сказал Чапичев. — Мне лично плакать хочется. Обидно за Репку. За человека обидно. Вы же сами видели: горел человек чистым огнем для нашего общего дела…

— А сейчас от водки сгорает. Жарится, бедный, как грешник в аду.

— Не знаю, — сказал Яков, — не приходилось мне в аду бывать.

В зале опять засмеялись.

— Зря смеетесь, — повторил Яков. — Я вам серьезно говорю: горел человек хорошим, добрым огнем. Да только, видно, чистого угля оказалось в нем маловато, а шлака побольше. И давайте по-честному: плохо, если вы думаете, что это одного Репки касается. Давайте по-честному, по-серьезному посмотрим вокруг себя и в себя самих заглянем. Что мы увидим? Много еще в нашей жизни шлака. Он нам жить мешает и двигаться вперед мешает. Правильно я говорю?

— Ты что это панихиду завел, Чапич? — спросили из зала.

— Нет, какая же это панихида? Я о работе говорю: шлака много, — значит, и работы много. Но мы, кочегары-«шлакочисты», работы не боимся. Раз нужно — лом в руки, лопату в руки, и будем шуровать. Правильно я говорю?

Зал дружно ответил:

— Правильно! Давай, Чапич, шуруй!

И Яков, улыбаясь, сказал:

— Ну раз правильно, так начнем. — Кивнув догадливой пианистке, он запел частушки, которые обычно пел Репка.

Всю программу Яков провел один. Он выступал за себя и за Репку. И делал это превосходно. Были и частушки, и раешник, и фельетон, и даже импровизированная сценка о том, как Иван Репка после тяжелого похмелья на все лады клянет проклятую водку и просит прощения. Зрители были готовы уже простить Репке его падение. Но Яков сказал непреклонно:

— У «шлакочиста» только руки и лицо измазаны черной сажей и копотью. А душа у него должна быть чистой, без пятнышка.

И все в зале громкими аплодисментами одобрили суровую непримиримость Чапичева. Может, потому и одобрили, что видели, как нелегко дается Якову этот публичный суд над товарищем своим и другом.

Спустя несколько дней Яков сказал мне:

— Репка вчера приходил. Каялся. Детьми своими клялся, что больше пить не будет.

— Я бы простил ему, Яков. Он же неплохой человек.

— Я бы тоже простил, — признался Чапичев. — Но тут я не один решаю. Я ему так и сказал: «Иди, Иван, к народу. Может, народ и простит».

Но, видно, не решился Иван Репка на такое испытание. Вскоре стало известно, что он потихоньку взял расчет на железной дороге и, как делал это в прежние годы, отправился в степные села и хутора вставлять стекла, красить крыши, класть печи.

Яков хмурился и грустил, когда при нем теперь вспоминали про Репку. Он еще долго переживал эту потерю. Что же касается живой газеты «Красный шлакочист», то и после падения Репки она не захирела. Наоборот, стала еще лучше. В ее выпусках теперь вместе с Чапичевым участвовали Вася Стащенюк, Наум Животовский, Артем Синичкин, неутомимая плясунья и певица телефонистка Клава Сироткина. Новые «шлакочисты» работали весело и дружно, не жалея сил для того, чтобы в топке локомотива всегда горело чистое, высокое пламя.

САМОЕД