Здравствуй, Чапичев!

— Сидайте, — сказал Самоед.

Мы сели. Хозяйка поставила на стол миску с огурцами, помидорами и большую сковороду с яичницей.

— А вилки? — напомнил Яков.

Хозяйка приставила к сковороде две замусоленные, обглоданные деревянные ложки.

— Извиняйте, нет у нас вилок, — сказал Самоед.

— Были, а теперь нет, — добавила хозяйка.

— Помолчи, тебя не спрашивают, — прикрикнул на нее Самоед.

Хозяйка поставила на стол бутыль с бледно-розовым виноградным вином и две жестяные, тронутые ржавчиной кружки.

— Извиняйте, — суетился Самоед. — Стаканов и рюмок тоже у нас нет.

— Были, — снова сказала хозяйка.

— Ступай отсюда, — заорал Самоед. И когда она шмыгнула за дверь, сам не удержался, пожаловался: — А верно, ведь были. Все у меня было. И все — собаке под хвост.

— Ну стоит ли горевать из-за каких-то там вилок и рюмок, — сказал Яков, наполняя кружки вином.

— Тебе легко говорить. Ты, видать, никогда ничего не имел, ничего не приобретал, ничего не терял.

— А я для себя и не хочу приобретать. У нас, знаете, другой закон: «Жива была б республика, а мы-то проживем». Так что ничего я не хочу наживать и приобретать. Разве только ума побольше. Но это такая штука — на базаре не купишь. А насчет потерь я вам скажу, хозяин: пролетарию нечего терять, кроме своих цепей, зато приобретет он весь мир. Подумать только — весь мир. Огромный, красивый, богатый. Это, хозяин, побольше, чем вы имели… И каждому в нем место найдется, только трудись, живи честно, не жадничай, не подличай, не молись на свое брюхо…

— Что-то не видать этой вашей распрекрасной жизни, — проворчал Самоед.

— Чтобы видеть, надо глаза иметь, — сказал Чапичев. — Зрячие глаза. Слепой никогда ничего не увидит. Вот за это давайте выпьем, хозяин. За то, чтобы вы когда-нибудь стали зрячим. Давайте чокнемся. Ну что же вы?

Самоед не притронулся к своей кружке. Яков пожал плечами, отпил немного вина, поморщился.

— Ну и кислятина. А может, пойдем, ребята? Что-то, я вижу, у вас аппетит пропал.

И в самом деле, никто из нас не притронулся к еде, хотя яичница на сковороде выглядела очень неплохо.

— Да, пошли, — сказал Славка Бураков. — Нечего тут чикаться.

Мы поднялись.

— Куда же вы? — всполошился Самоед. — Наготовили вам, нажарили…

— Не пропадет, сами пожрете, — сказал Вася Стащенюк. Обычно очень спокойный и выдержанный, он неожиданно рассердился, и не столько, видать, на Самоеда, сколько на Якова. Когда мы вышли на улицу, он сразу набросился на него: — Тоже мне, агитатор!..

— А что? Я ему неплохо сказал.

— Нашел кого агитировать. Ты его руки видел? Заметил, какие они у него длинные, ниже колен. Жуть! В такие лапы лучше не попадайся. Они тебя на первом дереве вздернут, дай им только волю.

— А кто им даст волю? Я, что ли? Да если понадобится, я мигом их укорочу. По самые плечи.

— То-то же, — одобрил Стащенюк. — Вот это настоящий разговор. А то я уже подумал, свихнулся парень, баптистом каким-то стал. Вроде моего соседа, Тихона Ильича, может, знаешь? Он у джанкойских баптистов вместо попа. Липкий такой «христосик». Что ему ни скажи, у него один ответ: «Все люди — братья». А какой я ему брат, когда он, гнида этакая, против Советской власти.

— Как же ты мог такое про меня подумать? — обиделся Яков. — Разве ты не знаешь меня? Какой же я тебе баптист, какой я тебе «христосик», когда я в бога никогда не верил и не верю. Я в коммунизм верю, понятно тебе? А что значит в людей. Потому что коммунизм не боги построят, а люди.

— Конечно люди, но только не такие, как Самоед.

— Да в нем людского уже ничего нет. Родился человеком, а превратился в животное. И даже не в животное. С животного какой спрос — оно на четвереньках живет. А этот на двух ногах.

— Так для чего же ты с ним дискуссию завел? — удивился Стащенюк. — Какой в этом толк?

— Толку, конечно, никакого. И все же мне интересно было. Может, думаю, осталось в нем еще что-то людское. Хоть кроха какая, хоть самая малость.

— А как ты это увидишь? — недоверчиво усмехнулся Стащенюк. — В микроскоп, что ли? Нет таких микроскопов.

— И не нужно… Зато глаза у него есть. Посмотришь в них….

— Ну и что, посмотрел?

— Да, посмотрел.

— И что увидел?

— Ничего. Ровным счетом ничего. — Яков, словно удивляясь, развел руками. — Пустота. Никаких признаков человека. И только на самых донышках какой-то пакостный осадок. Знаете, ребята, я вам честно скажу, противно мне стало.

— Эх ты, «шлакочист». — Стащенюк хлопнул Якова по плечу. — Конечно, противно возиться со всякой дрянью… И нас, чертяка полосатый, попутал.

— Виноват, братцы, — рассмеялся Яков. — Больше не буду.

— Ну раз виноват, плати штраф, — сказал Стащенюк. — Угощай вечером пивом. Всю нашу братву.

— Лучше билетами в кино, — предложил Слава. — Говорят, сегодня классная картина.

Мы договорились встретиться у кинотеатра, но «классную» картину так и не посмотрели. Вечером нас вызвали в райком комсомола.

Чапичев, Стащенюк, я и еще двое комсомольцев из футбольной команды сидели в райкомовской приемной и в угрюмом молчании ждали своей участи. Инструктор райкома предупредил нас:

— Разделают вас под орех за ваше хулиганство.