Здравствуй, Фобос!(Науч.-фант. хроника — «Путь к Марсу» - 3)

… — Значит, для начала температуру тела мы понизим градусов до тридцати двух — тридцати четырех. Если будет недостаточно, заморозим глубже.

— Не прерывая опыта?

— Ну конечно. Все равно сигналы организма выведены сюда, — если будет что-то тревожное, успеем прервать…

— Хм… А я бы предложил сразу до двадцати пяти.

— Могут пострадать форменные тельца крови.

— Вряд ли. Последние эксперименты Лорена и Висбаха…

— Господи! — воскликнул Акопян. Он лежал в раскрытой «Аннушке», одетый в специальный гермокостюм, точно гигантская муха, окутанная паутиной проводов. — Болтают, как будто меня тут нет! «Успеем прервать», «вряд ли…» А если не успеете?!

— Ну что ж, я лично прослежу, чтобы барельеф на мемориальной доске был похож на дорогого усопшего! — не моргнув глазом, ответила Марина.

— Особенно благородная кавказская линия носа, — добавил Тарханов.

— Людоеды… Что ж! Я связан и беспомощен, пейте мою кровь!

— Сейчас, только стаканы принесем, — откликнулся Семен и приложил палец к сенсорной панели пульта. В медцентре астероида, под низким куполом с традиционными «бегущими облаками» их было трое: Тарханов, Стрижова и профессор Добрак, специально ради такого случая бросивший свою виллу в Чешских Татрах, где он жил теперь почти безвыездно. «Аннушка» стояла за прозрачной стеной, на полу большого экспериментального отсека, из которого было вынесено почти все оборудование.

Створки ракетной шлюпки медленно сомкнулись. Теперь лицо Сурена можно было видеть лишь на одном из многочисленных телеэкранов. Легкое движение пальцев Тарханова, и опускается забрало гермошлема. В динамиках звучит театрально-напыщенный голос подопытного:

— И мучители закрыли крышку гроба над своей невинной, заживо погребенной жертвой!

— Мало того, они при этом еще развлекались приятной музыкой! — сообщил начальник психофизслужбы, включая гипнофон. Теперь Акопян слышал в наушниках тщательно подобранные нежные, завораживающие мелодии; по лицу его, странно меняя внешность, пробегали разноцветные световые волны.

— Беспробудный свинцовый сон… э-э… сковал его члены, и могильный холод… м-м…

Сурен хотел договорить до конца очередную остроту, но гипнопрограммисты знали свое дело. Язык уже не слушался. С минуту продолжалось бессвязное бормотание; затем приборы сообщили, что подопытный спит глубоким сном.

— Отлично, — сказал Тарханов. — Теперь фиксация.

Марина коснулась пульта. Из-под ложа Акопяна в «Аннушке», будто щупальца спрятавшегося осьминога, выхлестнули две пары мягких манипуляторов, обхватили руки и ноги.

— Вращение!

Приглушенно зажужжали сервомоторы, край эластичной «кушетки» чуть поднялся. Теперь Сурен вместе с ложем будет вращаться вокруг своей оси со скоростью один градус в час. В полете это послужит для предотвращения пролежней; пока что — лишь для точного воссоздания полетных условий…

— Порядок. Что ж, теперь можно и охлаждать.

— До какого уровня? — поднял седые брови Добрак.

Семен почесал переносицу, размышлял. Затем ответил:

— Как говорится, ни по-нашему, ни по-вашему, пан профессор… Давайте до тридцати, а?

— Вам бы в старое время конями торговать, кого угодно уговорите…

— А что? Во мне есть цыганская кровь. Со стороны прабабки…

Ко времени описываемых событий гипотермия — охлаждение живых организмов в научных и лечебных целях — перестала быть чем-то необыкновенным. Ее сплошь и рядом использовали в селекции, генной инженерии: можно было хоть на другую планету перевозить замороженные половые клетки, хранить их бесконечно долгое время, спокойно, вмешиваться в ход многократно замедленного развития, в структуру хромосом, «остановленных» на определенном этапе деления. Охлаждение мозга во время сложных медицинских операций до тридцати и ниже градусов также стало привычным и не оставляло никаких следов. Часто гипотермия отдельных органов больного или всего тела заменяла наркоз: болевые сигналы просто не успевали добраться до мозга. У хирургов появилось время подумать и посоветоваться (между собой или с ЭВМ) даже в самые острые моменты операций, которые без целебного холода обернулись бы трагедиями. В случае угрожаемого состояния пациента жизнедеятельность клеток тормозили холодом — и сколь угодно долго проводили консилиумы, вычисляли, экспериментировали, решали, как лечить дальше. Стали рядовыми случаи, когда быстрое замораживание больного служило для остановки самого обильного кровоизлияния: предотвращало инфаркт, перитонит, рост опухолей и многие другие смертельно опасные ситуации.