Здравствуй, я вернулся

О себе я полагал, что стану либо футболистом, либо летчиком. Под футбол подводилась ежедневная тренировочная база в Таракановском парке. Под небо существовал 4-й московский аэроклуб, куда я с девятого класса и повадился ходить. Дома мне никакой жизни не было, и я мечтал только о том, что я окончу школу и уеду из Москвы в училище. Я даже знал в какое – в г. Борисоглебске. Два года я занимался в аэроклубе, летал на «По-2» и чудесном по тем временам «Як-18». Когда окончил учебу (в десятый класс был переведен «условно» из-за диких прогулов и склонности к вольной жизни) и получил аттестат зрелости, вообще переехал жить на аэродром в Тайнинку. Но однажды туда приехала мама и сказала, что она развелась с отчимом. С невероятной печалью я расстался с перкалевыми крыльями своих самолетов и отправился в душную Москву поступать в институт, куда я совершенно не готовился. Три вуза – МИМО, МГУ и МИГАИК – не сочли возможным видеть меня в своих рядах. В дни этих разочарований мне позвонил приятель из класса Володя Красновский и стал уговаривать поступать вместе с ним в пединститут. Мысль эта мне показалась смешной, но Володя по классной кличке Мэп (однажды на уроке он спутал английское слово «мэм» с «мэп») уговорил меня просто приехать и посмотреть это «офигительное» здание. Мы приехали на Пироговку, и я действительно был очарован домом, колоннами, светом с высоченного стеклянного потолка. Мы заглянули в одну пустую и огромную аудиторию – там сидела за роялем худенькая черноволосая девушка и тихо играла джазовые вариации на тему «Лу-лу-бай». Это была Света Богдасарова, с которой я впоследствии написал много песен. Мы с Мэпом попереминались с ноги на ногу, и я ему сказал: «Поступаем».

Был 1951 год. Я неожиданно удачно поступил в институт, и только много позже, лет через десять, я узнал, что мне тогда удалось это сделать только благодаря естественной отеческой доброте совершенно незнакомых мне людей. Потом были – институт-песни, походы-песни, армия на Севере, возвращение, дети, работа, поездки, горы, море и вообще – жизнь.

Но обо всем этом – уже в песнях.

Ю. Визбор

1981

Наполним музыкой сердца

Песня о счастье

Спросил я однажды соседа про счастье, —

Он был, по признанию всех, не дурак.

Долго решал он проблему счастья,

И вывод он свой сформулировал так:

Об этом счастье, бездумном счастье

Много думаем и поем.

С этим счастьем одно несчастье, —

Мы, конечно, его не найдем.

Спросил я тогда аспиранта про счастье, —

Он был, по признанию всех, не дурак.

Месяц решал он проблему счастья,

И вывод он свой сформулировал так:

Об этом счастье, бездумном счастье

Много думаем и поем.

С этим счастьем одно несчастье, —

Мы в науке его не найдем.

Спросил я тогда девчонку про счастье,

Вопрос для девчонки был просто пустяк.

«Ну что тебе спеть про это, про счастье?»

И мне она спела примерно так:

«Что в этом счастье? Какой в нем прок?

Не надо много думать о нем.

Я знаю – оно по дороге в метро.

Я оделась уже – пойдем?»

1955

* * *

Пустое болтают, что счастье где-то

У синего моря, у дальней горы.

Подошел к телефону, кинул монету

И со Счастьем – пожалуйста! – говори.

Свободно ли Счастье в шесть часов?

Как смотрит оно на весну, на погоду?

Считает ли нужным до синих носов

Топтать по Петровке снег и воду?

Счастье торопится – надо решать,

Счастье волнуется, часто дыша.

Послушайте, Счастье, в ваших глазах

Такой замечательный свет.

Я вам о многом могу рассказать, —

Пойдемте гулять по Москве.

Закат, обрамленный лбами домов,

Будет красиво звучать.

Хотите – я вам расскажу про любовь,

Хотите – буду молчать.

А помните – боль расстояний,

Тоски сжималось кольцо,

В бликах полярных сияний

Я видел ваше лицо.

Друзья в справедливом споре

Твердили: наводишь тень —

Это ж магнитное поле

Колеблется в высоте.

Явление очень сложное,

Не так-то легко рассказать.

А я смотрел, завороженный,

И видел лицо и глаза…

Ах, Счастье, погода ясная!

Я счастлив, представьте, вновь.

Какая ж она прекрасная,

Московская

Любовь!

1957

* * *

В. Самойловичу

Спокойно, дружище, спокойно!

У нас еще все впереди.

Пусть шпилем ночной колокольни

Беда ковыряет в груди, —

Не путай конец и кончину:

Рассветы, как прежде, трубят.

Кручина твоя – не причина,

А только ступень для тебя.

По этим истертым ступеням,

По горю, разлукам, слезам

Идем, схоронив нетерпенье

В промытых ветрами глазах.

Виденья видали ночные

У паперти северных гор,

Качали мы звезды лесные

На черных глазищах озер.

Спокойно, дружище, спокойно!

И пить нам, и весело петь.

Еще в предстоящие войны

Тебе предстоит уцелеть.

Уже и рассветы проснулись,

Что к жизни тебя возвратят,

Уже изготовлены пули,

Что мимо тебя просвистят.

1962

Песня о поэтах

Не замечая бабьего лета,

Синих рассветов, теплых ветров,

Служат поэты в госкомитетах,

Ездят в такси, а чаще в метро.

Им бы, поэтам, плавать бы в море,

Лед бы рубить им на ледниках,

Знать бы им счастье, мыкать бы горе,

Камни таскать бы им в рюкзаках.

Ни за какие крупные деньги

Им не ужиться в этих стенах,

Шапка в меху – да вот не по Сеньке,

Всем хорошо, да только не нам.

Видно, поэтам кто-то накаркал:

Жить – не дожив, идти – не дойдя,