Здравствуй, лето... и прощай

К тому времени, когда мы обогнули маяк и двигались вдоль обращённой к морю стороны волнолома, против западного ветра, толпа рассеялась. Пушек, в течение трёх дней служивших символом решимости Паллахакси защищаться, показать нос властям, заявить о собственной независимости, больше не было.

Мне вспомнилось то время, когда отец держал меня под домашним арестом после скандала в «Золотом Груммете».

Мы с Кареглазкой чувствовали себя подавленно. На небе ярко светило жаркое солнце, воздух был тяжёлым и влажным. Хотя грумметы полностью очистили поверхность океана от мелкой рыбы, из глубины теперь всплывали рыбы покрупнее и лежали вокруг, сопротивляясь слабо или отчаянно, в зависимости от того, как долго продолжалась их агония. На поверхность из глубины всплывал разнообразный мусор – пропитанные водой и полусгнившие куски дерева, толстые водоросли, всякие отбросы. От океана исходил дурной запах.

– Может быть, всё-таки это была не слишком удачная идея – отправиться на лодке в море, – сказала Кареглазка. – Может, вернёмся и просто пойдём погуляем? Сегодня мне здесь не нравится.

– Давай проплывём ещё немного, – сказал я. – Может быть, за Пальцем будет не так плохо. А сюда приливная волна приносит мусор со всех окрестностей. – У меня было кое-что на уме, но я не желал расстраивать Кареглазку. Я хотел посмотреть, плавает ли все ещё тело возле скал, и если да, то попытаться выяснить причину смерти…

Кареглазка грустно смотрела на воду, и я понял, что её занимают те же мысли. Если тело не было унесено отливом, оно могло плавать неподалёку.

Каждый раз, когда мы сталкивались с каким-либо плавающим предметом, она вздрагивала и тревожно смотрела за борт.

– Дроув, – внезапно сказала она, глядя в море, – мне кажется, здесь есть грумоходы. – Она показала на мелькнувшее на горизонте белое пятно.

– Наверное, это грумметы, – попытался я её приободрить. – Так или иначе, будем держаться ближе к берегу. Мы всегда сможем выскочить на камни, если что-нибудь случится. – Я направил лодку в сторону скал.

Мы миновали то место, где видели тело, но от него не осталось и следа.

Неподалёку кверху брюхом плавала большая чёрная рыба; на ней стоял груммет, вонзив когти в блестящую плоть и подозрительно глядя на нас.

Вскоре Кареглазка с видимым облегчением успокоилась, когда вода стала чище и мы обогнули Палец.

– Его больше нет, – сказала она, глубоко вздохнув, словно задерживала дыхание на несколько минут. – Его больше нет, нет, нет!

– Его убили парлы. Я пытался расспросить Местлера, но он ничего не сказал. Наверное, его застрелили сразу после того, как мы видели его плывущим к берегу. Вероятно, этим мерзлякам он больше не был нужен.

– Пожалуйста, давай не будем об этом, Дроув. Посмотри, тебе нравится моё платье?

Я улыбнулся наивности, с которой она сменила тему разговора.

– Да, но что случилось с жёлтым свитером?

– О… – она покраснела. – Мама сказала, что я не должна его носить.

Она сказала, что он… понимаешь, слишком мал. Он действительно был мне слишком мал.

– Слишком сексуален, она хотела сказать. Она испугалась, что я… э…

– Я смущённо замолчал, уставившись в воду.

– Смотри, вон новый причал, – как ни в чём не бывало сказала Кареглазка. – Как ты думаешь, им теперь будут часто пользоваться, после того как «Изабель» затонула?

– Думаю, да. Его бы не стали строить лишь для одного корабля. Там разгружались рыбацкие лодки… Ракс! Смотри!

На камне сидел грумоход, греясь на солнце. Увидев нашу лодку, он с ворчанием поднял голову и скользнул в воду примерно в пятидесяти шагах от нас. Быстро разгоняясь на ластах, он буквально прыгал по плотной поверхности в нашу сторону.

– Ложись, Дроув! – поспешно сказала Кареглазка.

Во рту у меня пересохло от страха, и я подчинился, соскальзывая вниз, пока не оказался на дне лодки. Кареглазка тоже опустилась на дно, тревожно глядя на меня. В отсутствие ветра лучи солнца грели сквозь одежду, и я вспотел, хотя не только из-за жары.

Лодка качнулась, когда грумоход резко тряхнул её. Послышалось яростное рычание. Нас окатило градом маслянистых капель, когда тварь в ярости ударила всем телом о тонкий борт. Потом на какое-то мгновение стало тихо, и мы замерли, прислушиваясь к хриплому дыханию грумохода.

Лодка слегка накренилась, и на нас упала тень. Я отодвинулся в сторону, плотнее прижимаясь к Кареглазке, когда над бортом появилась тупая голова, поворачиваясь в разные стороны, близоруко оглядывая внутренность лодки обманчиво добродушными глазами. Дыхание зверя наполнило лодку запахом рыбы, и я осторожно сглотнул. Долгие секунды зверь и я смотрели друг на друга.

Потом с недовольным ворчанием чёрная голова исчезла, и лодку резко тряхнуло, когда грумоход оттолкнулся от неё и с плеском унёсся прочь. Мы лежали, стараясь не дышать, в то время как парус безвольно повис, жара усилилась, и стало ясно, что лёгкий ветерок окончательно утих. Наконец я снова принял сидячее положение и рискнул бросить быстрый взгляд за борт.