Здравствуй, Марта!

«Уж скорее бы», — думала мать. И все вглядывалась, вслушивалась, не загремит ли на востоке, не начнется ли наконец там все по-настоящему? И за Марту радовалась: как-никак, а забота о раненом отвлекла ее от своих дум и бед, заставила выпрямиться.

* * *

В тот первый день, когда устроили они красноармейца в пустом доме, накормили и уложили, мальчишки дождались Марту у крыльца. Глаза вопрошающие.

— Все в порядке, — ободрила их Марта, — только не надо здесь бегать, чтобы не привлекать внимания. Хорошо?.. А если появятся немцы, найдется кто смелый, чтобы предупредить?

— Я!

— Я!

— Я! — каждый вперед с поднятой, как в школе, рукой.

— Мы его караулить будем!

— Я так и думала, а сейчас уходите...

— Это мы его нашли, мы его и караулить будем!

— Хорошо! Хорошо! — чувствуя, как влажнеют у нее глаза, заверила Марта мальчишек. — А сейчас давайте все-таки расходиться.

Ребята долго еще спорили. Каждому хотелось остаться дежурить первым, но караул несли исправно. И все равно тревожно, неуютно Марте. Вся деревня знает о раненом. Сначала только они с матерью кормили его, потом осмелели другие. Все вроде бы хорошо, но кто знает... За что можно поручиться, если в деревне живет Скурстен?

Смолкла песня. Марта выглянула в окно — ничего подозрительного. А это кто идет? Николай! С ума сошел — среди белого дня в гимнастерочке расхаживает! Ох, беда с ним! Нагрянут немцы — ни за что пропадет!

Вскочила с места, бросилась к двери, чтобы отчитать его, но раненый обезоружил ее улыбкой:

— Не сердись, Марта. Я проститься зашел. Спасибо сказать. Если бы не ты...

— Решил уходить все-таки?

— Пора. На ногах уже крепко стою и вообще...

— Крепко? Видела, как морщишься. Не рано?

— В самый раз, чтобы поздно не было.

— Если решил, надо идти, нечего судьбу испытывать, — поддержала Эмилия Ермолаевна, — а пока садись, я на стол соберу и на дорогу чего-нибудь.

— Не откажусь, тетя Миля, — повеселел Николай, — тем более что за столом, судя по всему, мне последний раз сидеть придется, — потер он от удовольствия руки, — а там пенечки да бугорочки... — Он вдруг оборвал себя на слове и сузившимися глазами посмотрел в окно. — А черт, накаркал на свою голову!

Марта метнулась к одному окну, к другому. Поздно! Дом окружали фашисты. Позади них маячил Скурстен. Вдали тесной испуганной кучкой держались мальчишки — прозевали!

Взгляд Марты затравленно заметался по комнате: куда бы спрятать? Николай понял ее.

— Бесполезно, Марта. Они знают, что я здесь и без меня не уйдут. Лучше будет, если я выйду к ним сам. Не повезло на этот раз. Ну, ничего, мы еще посмотрим. Прощайте!

Он одернул гимнастерку и, стараясь не хромать и опередить немцев, бледнея, вышел навстречу стальным зрачкам автоматных стволов.

— Ну, куда спешите? Здесь я. В чем дело?

Сын родился!

Установленный оккупационными властями «новый порядок» с каждым днем все больше давал о себе знать. Оставшись без работы, исчезли с улиц почтальоны. Закрылись магазины, медицинские учреждения, клубы. Умолкло радио. Попутно были упразднены сельсоветы и колхозы, с их сложной, непонятной немецкому уму системой демократии. Вместо них появились старосты и комендатуры. Они взяли власть в свои руки и для поддержания благополучия поспешили объявить о запрещении появляться на улице после восьми часов вечера, пользоваться колодцами, отведенными для немецких солдат, и о десятках и сотнях других ограничений.

Стремясь как можно скорее приобщить людей к «новому порядку», комендатуры без устали множили приказы и распоряжения и ревностно следили за их выполнением. Не полагаясь на безукоснительную сознательность вновь обращенных, авторы приказов и распоряжений непременно заканчивали их коротким и звучным словом — расстрел.

За мелкие нарушения вошли в обиход пинок сапогом, удар прикладом или плетью, в зависимости от настроения или желания. Все идет по заранее намеченному и хорошо продуманному плану — пружина заведена до отказа...

Горькие эти мысли горячат подушку. Сон бежит мимо.

А деревня спит, а может, и нет — «новый порядок» приучил людей самое сокровенное делать ночью, чтобы ни одна душа не знала. По ночам, таясь друг от друга, закапывают ценные вещи, прячут зерно. Копают землю без устали. Поплевывают на руки да про себя приговаривают: подальше положишь — поближе возьмешь.

Ни огонька в деревне, ни звука. Промозглая осенняя ночь за окном. Но вот раздался неблизкий хлопок, яркое солнце взвилось в темное небо и тут же понеслось к земле, прочерчивая на стене решетчатые переплеты окон. Это часовой с перепугу или от скуки запустил в ночь осветительную ракету.

Не может заснуть Марта. Лежит с раскрытыми глазами, слушает, как ровно и спокойно дышит сын.

Борька лежит рядом, чмокает во сне влажными губами, егозится и не знает, что родился в самое неподходящее время. Ничего не знает сын ее. Спит...

В войну детям родиться плохо — холодно, голодно. Заболеет ее сын, так и лекарства не найти. А долго ли заболеть такому крошке? Чем кормить его? Как вырастить?