Здравствуй, оружие!

Иррациональные страхи полностью выключают логику. Но поскольку объяснять оппонентам на словах свои страхи как-то нужно, возникает, например, миф о национальном менталитете. Причем, что любопытно, мифы-менталитеты получаются у всех разные — в зависимости от политических и прочих воззрений. Одни говорят о природном вольнолюбии и нетерпеливости русского народа, которые восходят к Новгородской республике. Мол, русский человек испокон веков был вольнолюбив и демократичен… От других мы слышим о природной покорности, терпеливости и соборности русского народа, каковые качества возникли из-за холодного климата и рискованного земледелия. И вообще, мы азиаты, а вся Россия — царская вотчина, вот откуда наша природная покорность.

Вот, например, известный посконно-имперский патриот и по совместительству большой красный писатель земли Русской товарищ Проханов полагает так:

«Что касается долготерпения — русскому народу достался кусок самой страшной, самой тяжелой территории, набитой льдами, болотами, лесами, неудобицами, суглинками, супесями, и труды на этой земле требовали огромного терпения — среди полярных ночей, короткого лета, среди страшных работ».

Вот так вот — засеивал несчастный русский человек среди полярных ночей тундру и превращался в коллективного Сизифа.

Проханов продолжает:

«То, что ты сеял, оно взращивалось не немедленно, нужно было долго ждать, пока эта земля или твой труд принесут плоды. Поэтому терпение русского народа — это терпение народа, попавшего в условия жесточайшего выживания, жесточайших условий существования. Это всегда от народа требует терпения, стоицизма, довольствования малым и пренебрежения к достатку, гедонизму. Что другие народы воспринимают как беду и невозможность жить, для русских — обыденность. Русский солдат самый неприхотливый, русский крестьянин и его стол — самый простой. Поэтому долготерпение русского народа связано, в первую очередь, с огромными трудами, с терпением выращивания своего мира, своего дома, своей семьи. Это первое.

Второе. Русский народ очень терпелив к начальству — к жестокому воеводе, своенравному помещику. Вообще — к начальнику. Его труд должен был совершаться только в коллективе, только в армаде, только в дружине, только в артели, ватаге. И над этой ватагой всегда стоял вождь, князь, господин, атаман. И каким бы он ни был своевольным самодуром, его нужно было терпеть, потому что он был организатор и вдохновитель всех побед. Это генетическое, общинное, соборное ощущение русского человека. Он не боготворит начальство — без начала никуда. Это второе.

Третье. Русский человек — он глубинно религиозен. Он связывает свое благо метафизически не с этой юдолью, а с Царствием Небесным. Он ждет чуда, ждет блаженства, ждет благодарности за свою земную юдоль в другой жизни. Поэтому он в этой жизни генетически не бунтует, он ждет награды в Царствии Небесном.»