Здравствуй, племя младое, незнакомое!

Положил, значит, он, глаз на мою дуреху-то, а она, падкая до тряпок и всякой лабуды, все подарками его дорогими восторгалась, а потом и вовсе – ушла к нему. Перекупил Симановский ее, видно, уж очень хотелось ему иметь русскую красавицу в своем доме... Я шибко переживал поначалу, и все пытался залить горе вином... Морду хотел ему набить, но было неудобно: ведь у нас родственные фирмы и мы были крепко повязаны общим делом... Он же меня и утешал, все пел мне: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло...» Теперь, после встречи с Настеной, вижу ясно, что за бабу, которая уходит к другому, не морду бить надо, а доплачивать. Разве такая, как Настенька, смогла бы... Симановский, однако, дружбы со мной не терял, потому что знал – партнер я в делах надежный... Вот почему и не отлипал от меня... Обидно, было, конечно, что на такое говно променяла... Пил я тогда много, но, как говорится, нет худа без добра – через это дело и познакомился я со своей голубушкой...

Был я однажды, брат, в сильном подпитии и, выходя из ресторана на бывшей улице Горького, споткнулся, да так крепко грохнулся, ну в прямом смысле – мордой об асфальт. Сломал переносицу. А дело было зимой, на улице мороз – градусов двадцать... Сижу я, значит, на асфальте обалдевший от боли, морда вся в крови, а мимо люди ходят, разговаривают, смеются, и хотя бы одна сволочь остановилась: ведь видно не бомж сидит, а прилично одетый человек. Да даже если и бомж... все равно ведь людьми надо оставаться, так я тебе скажу, брат... Боялись влипнуть в историю... говнюки... А тут из соседнего кафе выходит Настя с подругой, отмечали они там чей-то день рождения. Увидела меня Настя, сидящего в крови, подошла ко мне и спросила: «Что это с вами? Вы же кровью истекаете...» Подруга ее за руку тащит: «Пойдем, уже поздно, сами разберутся». А Настя уперлась: «Видишь же, он один. „Скорую“ надо вызвать, потому что погибнуть может человек в такой мороз». А я хочу сказать, что, мол, можно и просто машину остановить и до больницы доехать, деньги-то у меня есть... Но, видно, в шоке я был, говорю, как бы про себя, а голоса моего и не слышно... Приехала «скорая», Настя все не уходит, в какую больницу, говорит, отвезете, тут врач возьми и скажи: если знакомая, могу взять как сопровождающую... Довезла она, значит, меня до больницы, все врачу рассказала, что видела, узнала мою фамилия и исчезла... Меня сразу же в операционную повезли, видят – мужик представительный, а, значит, будет чем и отблагодарить. Больные, что в очереди сидели и лежали в коридоре, заматюгались...

Через два дня я совсем уже очухался, лежу в палате и видеть никого не хочу. Сестру еще с утра попросил позвонить на работу и предупредить, что несколько дней меня не будет. Больницы не назвал – никого видеть не хотелось. Лежу и тихо матерюсь, что все так глупо произошло... Вдруг слышу: сестра называет мою фамилию... Ну, думаю, пора на перевязку... Однако дверь палаты открывается, и входит она, моя спасительница... Я так сразу и сказал ей: «Здравствуйте, моя фея... Окочурился я бы на таком морозе при честном при всем народе, в самом центре Москвы, на снегу сидючи, если бы не ваше сострадание... „Что вы, – смутилась, – на моем месте так поступили бы многие...“ „Да, – отвечаю, – как бы не так, – я там уже два часа просидел, врач сказал, еще немного, и я бы не только без носа остался... Время у нас такое, девушка, жестокое, перестройка, называется. Перестраиваемся от людей к скотам...“ А она говорит: „Жаль, наверное, шрам на переносице останется, но, вообще-то, я за вас теперь спокойна“. Тут я и говорю: „Могу я хоть имя своей спасительницы узнать, чтоб знать, за кого молиться...“ Улыбнулась она и руку протянула: „Рогова Анастасия. Извините, что сразу не представилась...“ Посидела еще минут пять и ушла... Это уж я ее потом, через два месяца по справочной разыскал...