Здравствуй, племя младое, незнакомое!

Изменилась Лена, даже морщинки у глаз появились, хотя из-под шапочки такие же светлые кудряшки выглядывают. Они-то и привлекали всегда Авдея, их-то, наверное, больше всего и помнит. Не сменила прическу, не перекрасилась, не постриглась, как обычно делают завертевшиеся за тридцать пять женщины. Идти было все равно куда, Авдей вызвался проводить их, тем более что почувствовалось ему в этой случайной, а может, и предуготовленной встрече какое-то оживляющее душу тепло. Девочка сразу же познакомилась с ним:

– Меня звать Анечка, я хожу в садик, сейчас болею...

Проводил он их до автобусной остановки и подождал, пока они уедут. На скорую руку Елена рассказала ему, как два года назад прогнала мужа, от которого никакого толку не было, даже пять лет ребенка не мог сделать, кое-как дождалась. Сейчас свободна, работает на предприятии, денег не платят. Увлекается экстрасенсорикой, всякими гаданиями, верит в Бога и ходит в церковь...

– Когда есть, много пью кофе... Стала курить... А вообще, все та же... Слушай, а помнишь, ты помог мне телевизор выбрать в магазине? Он до сих пор у меня стоит. Правда, не работает, – засмеялась. – Ты не зайдешь как-нибудь?

– Зайду, – пообещал Авдей.

Елена быстро что-то прикинула в уме:

– Зайди, примерно, через недельку, – и тут же поправилась, – а вообще, можешь приходить, когда хочешь...

И он пожаловал через неделю. Раньше собраться ему не позволило обыкновенное самолюбие. Лена отворила ему дверь мрачная, с застывшими, какими-то потемневшими вдруг глазами.

– Что-то случилось? – тихо спросил он.

– Проходи, – так же тихо сказала она. – Анечка сильно белеет. Лихорадка у нее какая-то, трясет всю.

– Надо к врачу...

– Да приходила участковая, что толку-то... Подруга, вон, бабку свою, знахарку, привезла. Хотим заговор сделать, бабка говорит, пройдет сразу.

– Может, мне потом прийти?

– Зачем, проходи, – Елена слабо улыбнулась. – Они в комнате, а телевизор у меня на кухне стоит, там и антенна есть.

Невысокая, повязанная белым платочком старушка топталась в зале около дивана, держала в вытянутых руках какую-то миску и водила ею кругами над больной Анечкой. Пугливо оглянулась на прошмыгнувшего на кухню Авдея. Сидевшая в зале на стуле молодая женщина рукой показала бабке, чтоб та не пугалась.

– Ладно, ты тут сам смотри, – сказала Авдею Елена, – а я пойду к ним, – и по лицу ее скользнула тень муки.

Телевизор старенький, черно-белый, но ухоженный, ни пылинки, ни царапинки. Авдей включил его. Тот прогрелся, затем появился звук и засветился экран, только изображение на нем было как бы завернуто. Авдей телевизор опять выключил, снял заднюю стенку. Включил. А из комнаты вдруг послышался тоненький, нараспев с подвываниями голосок старушки-знахарки:

– Кумажа! Кумажа! Девка огненная, Трясовица черная...

А по телевизору показывали какой-то очередной мировой скандал с вооруженными разборками. Куда-то срочно перебрасывались бомбардировщики, шли неустрашимые авианосцы. Авдей крутил ручки, замерял ток, подпаивал конденсаторы, но ничего не менялось, все так же летели неуловимые истребители вверх тормашками, крутыми виражами уплывая куда-то внутрь экрана. И диктор печально сообщал о разбомбленном где-то городе, о погибших его жителях. А рядом в комнате все не уставала старушка притоптывать, подпевать, стращать:

– Кумажа, девка огненная, тебе говорю – поди прочь, за топкие болота, за темные леса, за окиян-море на бел-горюч камень... У собаки боли, у кошки боли – у рабы Божьей Анны заживи...

А телевизор все долдонил о каких-то самонаводящихся ракетах, лазерных бомбах, минах и прочая убивающая, разрушающая, уничтожающая. Было жарко на кухне, руки у Авдея потели, сам он ничего не соображал, будто в первый раз открыл телевизор, хотя недавно мог похвастаться, что черно-белые может отремонтировать с закрытыми глазами. А сейчас даже и закрывать их не надо – вместо схемы какая-то кутерьма в голове: девки-Трясовицы, охваченные огнем, прыгают, прыгают вокруг постели Анечки, тянутся к ней, скалят зубы, глаза у них светятся в пламени... Дым из телевизора отвлек Авдея... Вот она и неисправность... без задымления и не определить было...

Уходя, обещал через день-два зайти проверить, все ли в порядке. В доме у Лены немного успокоилось: Анечка, намучившись лихорадкой и криками, уснула; дверь в зал затворили, и старушка со взрослой внучкой перешли на кухню, попить чаю и посмотреть какое-нибудь кино по телевизору. Авдею предложили посидеть с ними, он отказался, непонятно отчего смутившись и покраснев, сослался на будто бы срочное дело. Провожая, на пороге Лена как-то печально глянула ему в глаза и подала десять тысяч за работу. Рука его потянулась и взяла деньги...

– Ну вот теперь ты наш! – первое, что он услышал, выйдя на улицу. Прозвучало отчетливо и громко. Саркастически.

Вокруг никого не было. Авдей отшатнулся к стене дома, и его тут же сильно вырвало.

– Кумажа... Камажа, – повторял он поразившее его слух слово, пытаясь понять смысл его, пытаясь осознать, что же это он такое сейчас натворил?...