Здравствуй, сосед!

Ну, а если всё приведено в порядок — и стены покрашены и ступеньки починены? Есть у старого, долго прожившего дома одна особенность. Припоминаешь, какая?

«Окна?»

Ну конечно, окна! В старом доме всегда низкие окна, они расположены ближе к земле, чем окна в соседних домах.

«Неудивительно. Долго стоял и врос в землю», — скажешь ты.

А вот и нет! Не дом врос — наросла вокруг земля. Так случается везде, где живёт человек. В старину это было ещё заметнее. Оно и понятно. Пришёл человек на какое-нибудь место, где до него никто не жил, и стал строить дом. Валит лес, обтёсывает брёвна, и вот уже вокруг — щепа, стружки. Мастерит себе оружие, лепит посуду, шьёт обувь… О-го-го сколько всего валяется! Кусочки дерева и металла, остатки глины, обрезки кожи… Пообедал, и, по всей вероятности, неплохо — костей-то, костей! И шелуха от плодов, и черепки от разбитой посуды… Всё это сначала лежит на поверхности, а потом, глядишь, затопчется, затянется землёй, и пожалуйста — новый слой.

— Этот слой земли, который нарастает в тех местах, где живёт человек, называют культурным слоем, — сказал Дмитрий Николаевич.

— Культурным? — удивлённо протянула Лена. — Если все кругом всё бросают — это некультурный слой.

— Против такого довода трудно что-либо возразить, — согласился Дмитрий Николаевич, — но слово «культурный» здесь имеет другое значение. По находкам в этом слое земли археологи определяют, какими пользовался человек орудиями и вещами, какой вёл образ жизни или, говоря по-другому, к какой принадлежал культуре. Теперь, когда недоразумение разъяснилось, я надеюсь, что никто из вас не станет создавать «культурный слой», разбрасывая мусор вокруг дома, — улыбнулся Дмитрий Николаевич и стал рассказывать. — Древний Новгород был большим многолюдным городом.

…Шли годы и столетия. Приходили в ветхость жилища или сгорали во время частых пожаров. Люди сносили их, строили новые. А в земле оставались уже успевшие уйти вглубь основания старых домов, деревянные настилы. Вот и образовался гигантский слоёный пирог толщиной в несколько метров, в котором слоями одна над другой лежат целые улицы с мостовыми, остатками теремов, церквей, изб, амбаров, мастерских…

— Ты в каком доме живёшь? — спросил вдруг Дмитрий Николаевич Пеночкина. — Лена — в маленьком, одноэтажном, — добавил он, поясняя свой вопрос. — А ты?

— А я — в большом! Четырёхэтажном!

— Так. Ну, допустим, ты решил пригласить нас в гости. Что ты нам скажешь — как тебя…

— Приходите, пожалуйста! — сказал Пеночкин, не дав Дмитрию Николаевичу договорить. — Улица Добрынинская, девять, квартира двадцать четвёртая. Третий этаж.

— Спасибо за приглашение! — поблагодарил Дмитрий Николаевич. — Я думаю, нам нетрудно будет найти тебя. Ведь мы знаем не только номер дома и квартиры, но и этаж. В нашем слоёном пироге тоже есть этажи. Но отсчитывают их не снизу, как этажи дома, а, наоборот, сверху. Потому что раскопки начинаются от поверхности земли. Первый ярус — самый поздний. Тот, что лежит под ним, — постарше. А тот, что под вторым, — ещё старше.

— Дмитрий Николаевич, а сколько всего ярусов удалось раскопать? — спросил Серёжа. Он с ребятами из КИСа работал в другом месте — в лавке купца, но сейчас заглянул в гости в домик сапожника и тоже стоял и слушал, что рассказывает Дмитрий Николаевич.

— В некоторых местах — двадцать восемь ярусов…

— Вот это пирог! — засмеялась Лена.

— Да-а, наш «новгородский пирог» особенный, — вступила в разговор Людмила Петровна Синькова. — У нас такая земля, что в ней всё очень хорошо сохраняется. Мостовая улицы Добрыни была проложена в двенадцатом веке — восемьсот лет назад. Тогда же, по-видимому, были построены и дома на ней.

— Ой, когда! — протянула Лена, оглядываясь на столбики фундамента, оставшиеся от маленького домика, в котором жил кожевенных дел мастер с женой и своими озорными ребятами. Об этих ребятах Лена уже кое-что знала. По утрам, прицепив к поясу чехольчик с писалом, сын сапожника выходил из домика и торопливо шагал в школу. Он нарисовал в своей тетрадке для письма чудище-страшилище. Он свистел в глиняную свистульку. Он играл вместе с сестренкой тугим кожаным мячиком на бревенчатой мостовой улицы Добрыни… только как же давно всё это было! И, будто угадывая мысли Лены, Дмитрий Николаевич сказал:

— Ты не огорчайся. Каких-нибудь восемьсот лет — не так уж много, если вдуматься.

Лена не стала спорить, хотя и считала, что восемьсот лет всё-таки многовато.