Здравствуйте, Эмиль Золя!

Всего этого недостаточно, чтобы доказать, что «розовая шляпка» — это Луиза Солари. Ведь Луиза Солари в те времена была еще очень юной, замечает мой близкий друг Марсель Жирар. Но мы в «зеленом раю детской любви». А может быть, была и м-ль Жанна и Луиза? Но статья Жюля Оша иллюстрирована. На фронтисписе мы видим медальон, изображающий в профиль первую героиню Золя — «розовую шляпку». Но вот сын Золя, доктор Жак-Эмиль Золя, заинтересовавшись этими розысками, показал мне гипсовый медальон, подаренный Эмилю Золя примерно в то время, когда появилась статья Жюля Оша. Медальон был сделан Филиппом Солари, и в семье романиста считали, что на нем изображен сын Филиппа Солари, хотя у ребенка длинные волосы (правда, в те времена было модным отпускать мальчикам длинные волосы, и сам Жак долго ходил с локонами). Это предположение казалось вполне правдоподобным, ибо сын Солари был крестником Золя. Все это так, но вот портрет первой любви Золя, опубликованный в «Ревю иллюстре», — без всякого сомнения, копия портрета, представленного самим Золя. Он так удивительно походит на медальон, подаренный Филиппом Солари, что можно почти безошибочно сказать: рисунок сделан с медальона. Если бы на медальоне изображен был крестник, у Золя не было бы никаких оснований предоставлять его для воспроизведения художнику. Правдоподобнее всего то, что и на рисунке, и на медальоне одно и то же изображение: первая любовь Золя, милая «розовая шляпка» — Луиза Солари.

Как бы то ни было, эта история свидетельствует о большой, пылкой, чистой и нежной страсти, которая впоследствии отразилась в творчестве Золя.

«Розовая шляпка» — Луиза или Жанна — войдет при жизни романиста в его мифологию и, прежде чем стушеваться перед действительностью, которая поглотит этот призрак, послужит прообразом для Мьетты, Нинон, Альбины, Анжелики. И еще долго, грезя о своем Провансе, Золя будет не раз вспоминать этого ребенка.

Когда начинал моросить мелкий дождь, трое школьников собирались у Байля, который устроил лабораторию в комнате, заваленной старыми газетами, гравюрами, заставленной стульями, мольбертами. Там, среди реторт — точно как у Тома Тита — говорили о магической силе театра. Самонадеянный Золя предлагает поставить на сцене задуманную им «Любовь поэтов всех времен» и хочет заново написать всеобщую историю александрийским стихом. Любопытно отметить, что речь идет о 1857 годе: только спустя два года Виктор Гюго, создав «Легенды веков», осуществит планы своего юного поклонника!

Отрочество — это пора исканий и сомнений, и жизнь Золя и его друзей — прекрасный тому пример. Пока Сезанн слагает латинские стихи с легкостью, которая не дана Эмилю, Золя преуспевает в живописи! Байль занимается синтезом эпической поэзии и интегральными исчислениями. В математике Золя силен. И если Золя по справедливости предпочитает стихи Сезанна своим, Поль просит его разрисовать ширму, ибо будущий новатор в живописи не может справиться с этой работой сам.

Град летит, сверкает,
Падает и тает,
И вода стекает,
Как поток, бурля.
Ручейки с задором
Мчатся по просторам —
Вволю пьет земля.

Это Золя? Нет, ошибаетесь, это Сезанн. Золя отвечает:

О Прованс мой! Я плачу и слез не могу я унять,
Если лютня, звеня, о тебе мне напомнит опять.

Друзья читают очень много стихов… Читают дома у Золя, в лаборатории Байля, в полях, но никогда у Сезанна. Причина — отец, компаньон Кабасоля, угрюмый банкир, презирающий подобные занятия, а также сам Сезанн… Ведь у Поля всегда сначала проявлялся бешеный темперамент, а потом уж талант!

Один из трех — горячий, вспыльчивый, веселый, неуравновешенный, искрящийся от радости или мечущий громы и молнии… Это Сезанн. Золя — самый рассудительный, он как-то даже упрекнул старшего друга в расточительности, на что Поль не без ехидства заметил: «Что же, если бы я умер этой ночью, ты, наверно, хотел бы, чтоб я оставил наследство собственным родителям!» Сезанн был человеком настроения и нередко переходил от безудержной веселости к унынию без всякого повода. Таким он и остался на всю жизнь.

Уже в ранней юности Золя пытается найти себя. Между тем необходимость укрепить свое положение в обществе, а значит, сдать экзамены и получить степень, сковывает его свободу. Предстоящие экзамены на степень бакалавра удручают Эмиля. К тому же у него частенько прорывается раздражение против учителей, против коллежа… И вот он пишет трехактную пьеску в стихах «Попался, надзиратель!» В ней двое учеников лицея, в котором властвует директор Пэнгуэн, оспаривают у надзирателя Пито сердце женщины. Пьеса — своего рода протест против тирании, прозрачная месть, истоки которой проясняются из высказывания Золя: