Здравствуйте, пани Катерина! Эльжуня

В день рождения Татьянки собирались подруги по Освенциму. Пели песни — те, что пели когда-то в лагере.

И новые, нынешние.

Пускай нам с тобой обоим
Беда грозит за бедою,
Но дружба наша с тобою
Лишь вместе с нами умрет…

(Вот от других песен так ничего, а от этой Катя всегда почему-то плакала.)

Вспоминали погибших своих подруг. Говорили о детях.

— Нет, я знаю, Татьянка моя живая, — повторяла Катя. — Мне бы только ее найти…

И подруги с ней соглашались. Многие так же, как и она, искали. И так же верили.

Однажды Марина написала Кате, что в Москву приезжала Ядвига Заржицкая, Яся — врач из Освенцима. И что она, Марина, дала Заржицкой с собой одно из хранящихся у нее Катиных писем о розыске Татьянки. Ядвига обещала напечатать это письмо в польских газетах, в тех городах, где, по ее сведениям, размещали в домах ребенка вывезенных из Освенцима детей.

Спустя некоторое время в Катин адрес из Польши действительно стали приходить номера газет с ее письмом.

«…Более 18 лет я разыскиваю свою младшую дочь Татьяну Климушину, с которой меня разлучили в Освенциме, — говорилось в этом письме. — Она не знает своей фамилии. Может быть, позабыла имя. Когда Красная Армия освободила Освенцим, ей было всего три года. Единственный знак, по которому мы могли бы узнать друг друга, — номер, вытатуированный на ее руке: 77362.

…Сердцем чувствую, что она жива… Где же ты, доченька моя, откликнись».

И вот однажды Катя получила письмо со штампом музея Освенцима. Письмо это было подписано научным сотрудником музея Казимиром Войтецким.

«Дорогая коллега Климушина! Дорогая мама Татьяны!» Так обращался к Кате Войтецкий. И далее осторожно сообщил, что среди известных ему детей Освенцима, с которыми он постоянно поддерживает связь, есть девочка по имени Марыся, у которой на руке номер то ли 77362 — то есть именно тот, по которому пани Климушина разыскивает свою дочь, то ли 77562.

Разобрать, пятерка это или тройка, трудно, так как номер был вытатуирован на детской ручке, цифры со временем расплылись.

Однако все остальные цифры видны достаточно ясно и не вызывают сомнений.

Затем Войтецкий писал: раздумывая над тем немногим, что известно ему о судьбе этой девочки, он пришел к выводу, что история Марыси схожа с историей Татьяны Климушиной.

Судя по порядку цифр в номере, ее привезли в лагерь что-нибудь осенью 43-го года из Советского Союза — Марысе в то время могло быть около двух или же трех лет (как и Татьяне Климушиной). К тому же Марыся помнит, что в лагере с ней был брат. И что звали его как будто Олек. По звучанию это похоже на имя брата Татьяны, Анатолия, о котором пишет пани Климушина. В лагере его могли называть на польский лад: «Толек».

Но тут же и оговаривался: это только предположение. Возможно, это совсем не так — мало ли было в то время схожих судеб! Однако он посчитал своим долгом написать пани Климушиной об этой девочке.

О Марысе он сообщал следующее: она, как и многие дети из Освенцима, кого посчитали польскими, потому что дети часто не помнили ни имен своих, ни фамилий, ни откуда их привезли, а что касается языка, то все они говорили на смешанном лагерном жаргоне; так вот, Марыся, как и другие дети, воспитывалась в одном из домов ребенка. Затем она закончила техникум в Катовицах и работает на заводе экономистом.

Он писал, что знает Марысю хорошо, дружен с нею. Что Марыся часто бывает у него в Освенциме. Что она разумная, веселая, хорошая девушка.

Выросшая в детском доме, она тоскует по семье, по родным. Страстно желает их найти.

«Марыся есть очень хороший ребенок… — настойчиво повторял Войтецкий. — Только нужно ее понять и быть для нее сердечной. Нужно помнить обо всем, что она пережила».

Адреса Марыси он не сообщал. «…Думаю, она сама вам напишет». И правда, вслед за его письмом пришло письмо от Марыси.

Хоть письмо это было адресовано Климушиным, она не обращалась ни к кому из них лично: ни к Кате, ни к Анатолию.

«Кто я?! Полька, русская, белоруска?! — писала Марыся. — Не знаю, где и когда я родилась. Не знаю, какое мое настоящее имя. И фамилия. От детских лет немногое помню. Мне кажется, со мною был брат: Алек или же Олек. Я не помню его лица. Как и лица матери. Но не надо удивляться тому, что я так все забыла. В доме ребенка, где я росла, нас старались окружить атмосферой, в которой мы забыли бы свое прошлое. И отчасти это удавалось. Я не любила вспоминать о годах, которые принесли мне столько слез и терпения. И долгое время не интересовалась своей трагической прошлостыо.

Но вот я прочитала в газете письмо пани Климуши-ной и сравнила номер ее дочери со своим. Четыре цифры сходятся. Четыре из пяти. А пятая… Если бы она оказалась тройкой, а не пятеркой, то есть если бы мой номер читался: 77362, это значило бы, что я приехала с пани Климушиной и есть ее дочь.

Не буду скрывать, мне принесло бы это большую радость».