Здравый смысл врет. Почему не надо слушать свой внутренний голос

На первый взгляд, вышесказанное — всего лишь тривиальный спор по поводу семантики. Разумеется, даже если Идеальный Хроникер не мог употребить те же самые слова, что и современные историки, он по-прежнему не хуже их мог воспринимать суть текущих событий. Однако, согласно Данто, исторические описания происходящего невозможны без нарративов — именно они и есть sine qua non исторических объяснений. Данное отличие — ключевое, ибо большинство исторических документов, как правило, подразумевают независимый и беспристрастный рассказ «исключительно» о том, что случилось. Тем не менее, как утверждают и Берлин, и Данто, буквальные описания произошедшего не только невозможны, но и не отвечают самой цели исторического объяснения, заключающейся не столько в воспроизведении событий прошлого, сколько в объяснении, почему они были важны. Единственный способ узнать, что важно и почему, — это увидеть конечный результат. К сожалению, такой информацией по определению не может обладать никто — даже столь одаренное существо, как Идеальный Хроникер. А значит, события в момент их свершения — это еще не история. И не потому, что их участники слишком заняты или сбиты с толку, но потому, что смысл происходящего становится известен гораздо-гораздо позже, когда будут известны и оценены последствия^{145}. Да и становится ли вообще? Как выясняется, даже этот невинный вопрос для объяснений с позиций здравого смысла представляет определенные проблемы.

Никогда не говори «никогда»

В классическом фильме «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид» Буч, Сандэнс и Этта решают сбежать из Америки в Боливию, где, по словам Буча, золото само выкапывается из земли. После долгого и шикарного путешествия на борту парохода они оказываются на пыльном дворе, полном кур и свиней. Вдалеке маячат два стареньких каменных домишки. Сандэнс Кид — в ярости, даже Этта выглядит расстроенной. «В Боливии за свои деньги можно получить намного больше», — жизнерадостно утверждает Буч. «Да что у них есть такого, что захотелось бы купить?» — кривится Кид. Разумеется, мы знаем: скоро все утрясется. И, конечно, после нескольких любопытных случаев недопонимания с местными жителями так оно и выходит. Но мы также знаем и то, что в итоге история закончится слезами. Взведя курки, Буч и Сандэнс выглядывают из своего убежища. Раздается гром выстрелов. Так навсегда они и застынут в облаке дыма в последнем красно-коричневом кадре.

Итак, было решение отправиться в Боливию удачным или нет? Интуиция подсказывает, что нет. Буч и Кид были приговорены изначально, поэтому-то о них и сняли целый фильм. Но теперь мы знаем: такому образу мышления свойственен «пресмыкающийся детерминизм». То есть склонность полагать: раз мы знаем, что все закончилось плохо, то все и должно было завершиться именно так. Чтобы избежать этой ошибки, необходимо «проиграть» историю много раз и сравнить различные потенциальные «результаты» всех вариантов решений. Но вот в чем вопрос: в какой именно момент надлежит приступать к сравнению? Сначала бегство из Америки казалось великолепной идеей — бандиты спасались от верной смерти в руках шерифа Лефорса и его помощника. Путешествовали они весело. Но позже решение показалось ужасной ошибкой — из всех мест, куда можно было сбежать, они выбрали эту богом забытую пустошь. Потом ситуация изменилась: Буч и Кид зарабатывали уйму денег, грабя банки в маленьких городках. Значит, идея хорошая. И, наконец, когда настал срок расплаты, решение опять могло показаться ошибочным. Даже награди вы их даром предвидения — хотя мы уже знаем, что это невозможно, — они пришли бы к очень разным выводам о правильности своего выбора. Все зависит от того, в какой временной точке будущего они захотели бы дать ему оценку. Так в какой момент нужно это делать?

Очевидно, что в узких рамках киносюжета самое подходящее время оценить все — конец картины. Однако в реальной жизни ситуация гораздо более неоднозначна. Как герои фильма или рассказа не знают, когда наступит конец, так и мы не в курсе, когда фильм нашей собственной жизни доберется до своего финального эпизода. А даже если бы и знали, то, лежа на смертном одре, едва ли занимались бы анализом своих решений. Да и тогда ни о какой уверенности относительно значимости собственных достижений не могло бы идти речи. Когда Ахиллес шел на Трою, он знал величину ставки — его жизнь в обмен на вечную славу.