Здравый смысл

Не гордость, не принадлежность к партии, не перенесенная обида побуждают меня отстаивать доктрину отделения и независимости; я глубоко и искренно убежден, что это отвечает подлинным интересам континента, что все, кроме этого, есть просто кое-как положенная заплата, не способная обеспечить благоденствия, что все иное означает лишь передачу меча нашим детям и отступление в такое время, когда не хватает лишь самой малости, чтобы доставить нашему континенту мировую славу.

Так как Британия не обнаружила ни малейшей склонности к компромиссу, то мы можем быть уверены, что невозможно [мирным путем] достичь условий, достойных быть принятыми континентом, или чего-либо, что могло бы возместить уже понесенные нами жертвы людьми и деньгами.

Предмет борьбы всегда должен находиться в надлежащей пропорции к затраченным усилиям. Удаление Норса или всей ненавистной клики есть дело, не стоящее израсходованных нами миллионов. Временная приостановка торговли сопровождалась для нас жертвами более чем достаточными, чтобы оправдать отмену всех парламентских актов, на которые мы жалуемся, если бы мы добились такой отмены; но если всему континенту приходится взяться за оружие, если каждый должен стать солдатом, то едва ли стоит нам терять время на борьбу против одного лишь презренного министерства. Да, дорого, дорого платим мы за отмену актов, если это все, за что мы боремся; ибо, честно говоря, большое безумство платить ценой Банкер-Хилла за закон, [а не] за страну. Я всегда считал независимость этого континента событием, которое рано или поздно должно наступить, и судя по быстрому прогрессу континента в последнее время, событие это не заставит себя долго ждать. Вот почему, когда [уж] начались военные действия, спорить о деле, которое со временем само бы уладилось, не стоило, если только мы не решили взяться всерьез: поступить иначе было бы все равно, что разоряться на ведение процесса о злоупотреблениях арендатора, срок аренды которого уже кончается. Никто не был более горячим сторонником примирения, нежели я сам, до рокового 19 апреля 1775 года, но с тех пор, как события этого дня стали известны, я навсегда отверг жестокого и мрачного фараона Англии и презираю негодяя, который, притязая на звание отца своего народа, может безучастно слушать, как этот народ режут, и спокойно спать, имея на совести его кровь.

Но допустим, что мы помирились, к чему бы это привело? Я отвечаю — к гибели континента. И по следующим причинам.

Во-первых. Так как верховная власть останется все-таки в руках короля, ему будет принадлежать право вето на все законодательные акты континента. А так как он показал себя закоренелым врагом свободы и обнаружил жажду неограниченной власти, то подобает ли ему [право] говорить нашим колониям: вы не издадите законов, иначе как с моего одобрения?! И найдется ли американец, столь невежественный, чтобы не знать, что согласно так называемой нынешней конституции этот континент не может издавать законов, кроме тех, на которые последовало согласие короля; и сыщется ли человек, столь недалекий, чтобы не видеть того, что (учитывая то, что случилось) король не потерпит здесь никаких законов кроме тех, какие отвечают его целям? Нас можно столь же крепко поработить отсутствием законов, [принятых] в Америке, сколь и подчинением законам, изданным для нас в Англии. После так называемого примирения можно ли сомневаться, что вся власть короны будет направлена на то, чтобы держать этот континент в возможно более приниженном, жалком положении? Вместо того чтобы идти вперед, мы пойдем назад, будь то с вечными распрями или с дурацкими петициями. Мы и так уже [выросли] больше, чем того желал бы король, не постарается ли он впредь нас укоротить? Если свести все дело к одному вопросу, то я спрашиваю — способна ли власть, враждебная нашему процветанию, управлять нами?

Кто бы ни ответил [на этот вопрос] отрицательно, тот сторонник независимости, ибо независимость сводится к тому, будем ли мы сами издавать свои законы или король — наизлейший враг, какого только имеет или может иметь наш континент, будет говорить нам — никаких других законов кроме тех, что угодны мне.

Но ведь [и] в Англии, скажете вы, король имеет право вето, и народ там не может издавать законов без его согласия. С точки зрения права и порядка есть нечто смехотворное в том, что молодой человек двадцати одного года (как бывало не раз) заявляет нескольким миллионам людей старше и мудрее его: «Я запрещаю вам иметь тот или иной закон». Однако в данном случае я воздерживаюсь от такого хода возражений, хотя никогда не перестану разоблачать абсурдность этого [порядка]; отвечу только, что Англия — местожительство короля, Америка же нет, и это совершенно меняет дело. Вследствие этого право вето английского короля имеет для американцев в десять раз более опасный и роковой характер, чем в Англии; ибо он едва ли откажет в согласии на закон, имеющий в виду всемерное усиление обороны Англии, но никогда не потерпит принятия такого закона в Америке.