Zeitgeist

Но она все равно до него добралась и выместила на нем свою ярость. Удар был нанесен изнутри: сердце пронзил высоковольтный разряд, боль ударила в плечо. Он упал, как подстреленный олень, и молча канул в багровую тьму.

– По крайней мере, ты выбрал правильную страну для сердечного приступа, – сказал Хохлов.

– Верно, – хрипло отозвался Старлиц, – по части оживления сердечников Швейцарии нет равных.

– Как ты теперь себя чувствуешь?

– Я только что перенес операцию на сердце. Самочувствие такое, словно меня отдубасили молотком. – Старлиц навалился на хромированный бортик больничной койки, чтобы понюхать огромный букет цветов, принесенный Хохловым. – Спасибо, что пришел меня навестить, Пулат Романович. Да еще с цветами! Этого я от тебя не ожидал.

– Я подобрал их по пути, – сказал Хохлов в свое оправдание. – В соседней палате умер физик-ядерщик.

Старлиц кивнул.

– Их в Швейцарии что кроликов. В Женеве расположен Европейский центр ядерных исследований.

– Одного профессора они недосчитались.

– Умная была голова, судя по букету. – Старлиц почесал место, где ему вставляли иглу для внутривенных вливаний. – А теперь рассказывай. Как тебя занесло в страну скрытных гномов?

– Это очень странная история. В общем, когда разразился балканский кризис, я прилетел на своем невидимом для радаров самолетике на выручку Милошевичу. Он страшно обрадовался, увидев меня. Рассыпался в благодарностях. Его очаровательная дочь тоже была мне очень благодарна. Я уже готовился к семейному перелету в Грецию, как вдруг... Каким-то образом я оказался в эпицентре взрыва в белградском военном аэропорту. В ночь первого натовского налета. Наверное, я стоял прямо под крылатой ракетой стоимостью в миллион долларов.

– На твоем месте я никому бы не стал об этом трепаться.

– Произошло что-то вроде временного отключения новостей. Шипение на пленке. Какой-то щелчок. Утечка. Думаю, все из-за того, что я русский. У меня была полная событий жизнь. Россия получила от двадцатого века сполна, больше других стран. Наверное, я тоже превысил свой баланс на счету двадцатого столетия. В двадцатом веке мне уже нечего было делать.

– Это я могу понять.

– Меня нашли гораздо позже, в аэропорту косовской Приштины, когда русские войска бросились туда, чтобы опередить НАТО. Видимо, я лежал упакованный вместе со своим самолетом, герметически закупоренный.

– Что стало с самолетом?

– Конфискован. Отправлен на изучение в Москву, вместе с разбившимся американским бомбардировщиком «Стелс». Но со мной обошлись по-хорошему, выдали квитанцию.

– Не повезло тебе, Пулат.

– С тех пор мне полегчало. Кажется, благодаря этой невольной отставке я воспрянул духом. Я переехал к племяннику в Будапешт – у него там занятные делишки – и поправил здоровье. Когда наступил Y2K, меня просто продуло сквозь этот момент, только и всего. Подумаешь! Обычный день в календаре. А ты? – Хохлов подбоченился. – Не завидую человеку, угодившему в больницу!

– Вот лежу здесь и размышляю. Объясни, Пулат, почему для людей, творящих зло, всегда готов психоанализ? Все объясняется происхождением, генетикой, прошлым, нищим детством, дурным нравом и тому подобной ерундой. А когда ты сделаешь какое-нибудь беспримерное, неслыханное добро, на это всем наплевать.

– Хорошо, что ты снова философствуешь. Мудрость вырастает из страданий.

– Послушай, у меня есть теория. Хороший человек может включиться в повествование плохого. Ведь хорошему легко вообразить себя плохим. А плохой не может подключиться к повествованию хорошего, потому что понятия о нем не имеет. Это превышает его возможности, у них разные языки.

– Мне нравится эта теория, – сказал Хохлов. – Это математика. Поверхностные слои. Нравственная топология.

Старлиц молча кивнул. Летчики – хорошие математики, русские – очень хорошие математики. Русские летчики – асы математики.

– Кстати, о злосчастной «Большой Семерке», – вспомнил Хохлов. – Какой бесславный конец! Половина девушек мертвы...

– Половина живы, – возразил Старлиц.

– Отмена гастролей, увольнение персонала, скандал с турецким импресарио... Проект мертв. Вчерашняя новость, хладный труп. А как чудесно все было задумано!

– Проект отжил свое. Ничего не поделаешь: когда время для сюжета прошло, он превращается в фарс. Или становится смертельно опасным. Бывает то и другое сразу.

– Да, но если вникнуть в проблему, – не уступал Хохлов, – если не отвлекаться на твои обычные словесные выкрутасы, то в чем была сердцевина замысла «Большой Семерки»? Семь дрянных девчонок из семи могущественных стран, поющие поп-музыку и обреченные на скорое исчезновение.

– Именно так.

– А что, если изменить полярность? Вывернуть концепцию наизнанку, в духе нового тысячелетия? Получаем семь очень талантливых девушек из семи неспокойных стран, прозябающих в отсталости. Их музыка волшебна, чиста, искренна. И они намерены продержаться как можно дольше.

– Почему именно семь?

– Почему бы нет? Хорошее число, простое. Скажем, Восточный Тимор, Чечня, Кашмир, Курдистан, Косово... Ну, баскская девушка и индеанка племени мискито из ощетинившегося оружием социалистического Никарагуа.