Зейтун

Зейтун не видел впереди никакого просвета. Ему не разрешили сделать положенный по закону телефонный звонок и не было гарантии, что разрешат. От общения с внешним миром он тоже отрезан. Есть, конечно, медсестра, но она — человек подневольный. Уверять ее в своей невиновности бессмысленно, она, наверняка, выслушивает подобные заявления сто раз на дню. Более того, само заключение в отделение строгого режима в глазах служащих тюремного ведомства — лучшее доказательство вины. Охрана приучена иметь дело с людьми, признанными судом виновными.

Ко всему прочему, «Хант» — настолько закрытая тюрьма, что гражданские власти не вправе осуществлять над ней надзор, никто не приходит сюда с проверками. Зейтуна ни разу не выпускали за пределы их отсека, а из камеры выводили только в душ, да и там были решетки. Если ему неделю не разрешали позвонить, с чего вдруг сжалятся?

Оставалась одна надежда: чем большему количеству заключенных он назовет свое имя и объяснит, что невиновен, тем больше шансов, что, выйди кто-то из них на свободу, этот человек не только про него вспомнит, но и позвонит Кейти и сообщит, где он. Да, но поверит ли кто-нибудь в его невиновность? Сколько таких обещаний было роздано, сколько имен узнано и забыто?

Когда их схватили, Зейтуну не хотелось думать, что арест связан с его происхождением. Как ни крути, двое из четверых — белые американцы, родившиеся в Новом Орлеане. Но к тому времени, что их привезли в «Кэмп-Грейхаунд», ему все стало видеться в несколько ином свете. Он старался гнать от себя эти мысли, хотя… так ли уж невероятно, что его, подобно многим другим, перевезут в неизвестное место, например, в секретную тюрьму за границей. В Гуантанамо, к примеру?

Вообще-то Зейтуна такие вещи мало пугали. Не верил он и в теорию «заговора», и в то, что правительство Штатов осознанно нарушает гражданские права. Но не проходило и месяца, чтобы в прессе не упоминался уроженец Ирана, Саудовской Аравии, Ливии, Сирии или какой-нибудь другой мусульманской страны, освобожденный после многих месяцев, если не лет, заключения в одной из таких тюрем. Обычно повторялась одна и та же история: мусульманин по какой-то причине попадал в поле зрения американских властей, и спецслужбы, с благословения президента, наделенного широкими полномочиями, беспрепятственно арестовывали подозреваемого в любой точке мира без предъявления обвинений.

А разве Зейтун не оказался в подобной ситуации? Его держат в полной изоляции непонятно за что, не дают возможности выйти под залог или предстать перед судом. Что мешает Министерству внутренней безопасности внести его имя в список особо опасных преступников? Для немалого числа американцев два сирийца, мотающиеся в каноэ по затопленному Новому Орлеану, весьма подозрительны. Даже не сильно верящий пропаганде человек волей-неволей задумается.

Зейтуну было неприятно так думать. Это противоречило всему, во что он свято верил, когда дело касалось приютившей его страны. Но ведь и ему привелось услышать пару печальных историй. Про профессоров, инженеров и врачей, на долгие месяцы упрятанных за решетку под предлогом защиты национальной безопасности.

Что мешает так же поступить с маляром?

Среда, 14 сентября

Боль в боку не покидала Зейтуна. Стоило ему встать или поменять положение, как у него тут же перехватывало дыхание. Срочно нужна медицинская помощь.

Заслышав скрип тележки в коридоре, он подошел к решетке.

— Вы отдали врачу мое заявление? — спросил он у медсестры.

Та ответила, что отдала и что врач скоро с ней свяжется.

— Ты плохо выглядишь, — сказал Нассер.

— Знаю, — отозвался Зейтун.

— Очень похудел, — продолжал Нассер.

— Замучила боль в боку…

В какой-то момент Зейтуну пришло в голову, что причина боли — не инфекция и не травма, а отчаяние. Может, болезнь тут ни при чем. Может быть, так проявляет себя его злость, тоска, беспомощность. Просто ему не хочется смотреть правде в глаза. А правда в том, что его дом и город ушли под воду. Что жена и дети находятся за полторы тысячи миль от него и, скорее всего, уже смирились с мыслью о его смерти. Что сам он — зверь в клетке, упрятанный подальше от людских глаз, оторванный от остального мира. Возможно, навсегда.

Четверг, 15 сентября

Скрип колес медицинской тележки Зейтун узнал бы среди тысячи других звуков. Он бросился к решетке.

— Что сказал врач?

— По поводу чего? — удивилась медсестра.

— По поводу моего состояния, — сказал Зейтун. — Я же заполнял форму…

— А-а-а, вот вы о чем. Мне кажется, он ее не видел. Заполните-ка еще раз, — сказала медсестра и протянула ему чистый бланк.

Ни в тот день, ни на следующий она больше не появилась.

У Зейтуна, когда он вставал, кружилась голова. От голода. Складывалось впечатление, что в меню одна свинина. Из-за нервного напряжения и отчаяния Зейтун не мог есть, даже когда давали что-то более-менее съедобное.