Зельда Марш

Игрок, пьяница, мот, хвастливый буян, посредственный актеришка!.. Но она видела в нем сейчас только того, кого любила: капризного, скверного мальчика, порывистого, нежного, любящего, щедрого, которого любовь к ней могла подвигнуть на все… Она прижала к губам письмо, которое бессознательно мяла в руках. И тут вспомнила, что не прочла его еще. На измятом конверте надпись: «Моей жене». Разорвав его, она прочла при свете газа:

«Дорогая моя, милая девочка!

Я пытался написать тебе что-нибудь связное, но не выходит. Я три раза начинал и рвал написанное… Какая польза анализировать, объяснять? Мне не для чего больше жить. Я много думал об этом. Ничего не осталось, решительно ничего. Я пытался выиграть, чтобы мы могли провести лето в Испании. Клянусь богом, Зельда, я вправду хотел этого и верил, что удастся. Но сорвалось. Меня обчистили до нитки. Ты это предсказывала. Я не оставляю тебе ничего, кроме памяти о моей жалкой слабости и испорченности. Мне так жаль, дорогая моя девочка! Лучше бы я никогда не уговаривал тебя выйти за меня замуж. Ты была бы счастливее с другим. И богаче. Я тебе принес только позор и горе. Лучше всего освободить тебя. О Зельда, дорогая моя жена, я плачу, когда пишу это. Ты лучшая из женщин, каких я знал в своей жизни. И слишком хороша для меня.

Я должен огорчить тебя сообщением, что я продал Бастера, чтобы иметь возможность еще раз сыграть — я был уверен, что на этот раз выиграю. Я не мог сказать тебе это, зная, как ты была привязана к нему. Я разорен, в долгах. Я только мертвое бремя у тебя на шее.

Выходи замуж за какого-нибудь богатого малого и будь умнее на этот раз. Меня спасти уже не может ничто, даже ты. Я растоптал ногами твою любовь и веру в меня, и дружбу — все. Цена мне — грош ломаный. Так долой со сцены, Сельби!

Если бы мне можно было обнять тебя в последний раз!

Прощай, ты знаешь, что я всегда любил тебя.

Дай знать о моей смерти Матильде Петерсен из Линкольна, если она еще жива. Это — моя сестра».

Теперь только хлынули слезы, крупные, прозрачные… Спазмы сжимали горло, не давали дышать. Зельда упала на скамью, комкая листок в руке.

— Он не должен умереть, не должен, не должен!

Дверь открылась — Зельда тут же поднялась. Какой-то мужчина в белой куртке, незнакомый ей.

— Все благополучно, миссис, он пришел в себя. Сейчас главное не дать ему уснуть.

Боль утихла на миг, но потом снова пронзила насквозь, и она с громким стоном опустилась на скамью.

8

Около одиннадцати вечера ее допустили к Джорджу. Он представлял собою зрелище трогательное, трагическое и смешное одновременно. Волосы — в диком беспорядке, лицо — мертвенно-бледное, глаза жутко чернели в впадинах. Грубая больничная рубаха не закрывала волосатых ног. Санитар сидел у кровати с мокрым полотенцем, и Зельда с содроганием поняла, что его задача — не давать Джорджу уснуть ни на секунду.

Джордж дико уставился на нее, но не видел ни протянутых рук, ни любви в ее затуманенном слезами взгляде. Потом отвел глаза и облизал сухие губы.

— Да что это? — сказал он слабым хриплым голосом. — Не дают покоя ни на миг!

Наутро она увезла его домой. Под любопытными взглядами прислуги провела по передней, поднялась с ним на том самом лифте, на котором недавно еще спускали вниз его неподвижное тело.

9

— Мы начнем жизнь сначала, — говорила Зельда. — Ты не знал, что у меня есть деньги…

— Каким образом? Откуда?

— Я таскала у тебя понемножку, как тогда, во время наших гастролей. Ты разбрасывал деньги, а я подбирала и прятала. Никогда не тратила их, все сберегла. Я знала, что когда-нибудь произойдет крах, и они тебе понадобятся.

— Зельда!

— А теперь я первым долгом хочу знать, за сколько ты продал Бастера?

— За двадцать пять. Но тот человек дал мне слово, что за тридцать вернет его обратно. Он не станет, разумеется, держать его до бесконечности, но…

— Понимаю… Сколько у тебя долгу?

— Не… не так уж много, но, видишь ли, на меня свалилось это сразу и…

— Да сколько же? Возьми карандаш и подсчитай. У кого ты занимал?

— У Эда Больмана. Знаешь, того, который играет с Анитой Ашер? Я встретил его вблизи «Орфея», наплел ему с три короба, и он дал мне двадцать пять.

Зельда записала.

— Еще кто?

— Чип Сильва.

— Не знаю, кто такой. И сколько же ты набрал у него?

— Кажется, около двадцати.

— Еще у кого?

— У Чарли Тэнбаума. У него я не занимал, но я ему должен… около десяти.

— Дальше? Я хочу знать обо всех.

— И тут, в гостинице… вот уже недели две…

— Ладно. У меня хватит денег, не беспокойся… Сорок, ну, для верности напишем пятьдесят? Еще есть?

— Леви, на углу… знаешь, закладчик. Я заложил пальто, часы и пару запонок.

— Сколько?

— Восемнадцать.

— Все?

— Да, больше не припомню.

— Накинем двадцать пять за счет того, что ты забыл. Сколько же это выходит всего?.. Сто восемьдесят пять. Странно, — добавила она, грызя карандаш, — у меня скоплено приблизительно столько же, двести с чем-то долларов. Надо будет сходить в банк. Да, у меня текущий счет в банке. Я опасалась держать деньги в доме, чтобы ты не нашел их, негодный мальчишка!