Зелень. Трава. Благодать.

Сес смеется над всеми моими шутками, хотя больше половины из них не понимает. Я ловлю себя на том, что все время, пока травлю байки и шутки и меняю пластинки, не могу оторвать взгляд от залитых кровью рукавов пиджака и все пытаюсь куда-нибудь спрятать руки. Я представляю себе Стивена лежащим на столе в операционной, заполненной безразличным пиканьем приборов, дух покидает его тело, тело кладут в яму и присыпают землей, теперь их с Мэган разделяют всего каких-то десять рядов могильных плит, Фрэнсис с Сесилией кричат от горя, Сесилия прыгает в могилу вслед за гробом, Фрэнсис Младший вытаскивает ее, они сидят друг напротив друга за длинным столом, каждому адвокат что-то шепчет на ухо, нас с Сес расселяют по разным домам, ни там, ни там нет Стивена. Я не перестаю отгонять эти образы, то и дело возникающие у меня в голове. Любовь, что у меня внутри, помогает мне побороть все плохое. Чаще сыпь шутками, больше громких песен, ты, двурукая, двуногая, начиненная любовью бомба в запачканном кровью белом костюме; ты, что заставляешь корчиться со смеху свою сестру, пока врачи черт-те что творят с твоим умирающим братом. В этом и заключается моя миссия сегодня, сейчас, завтра, вчера, каждый, бля, божий день, потому что я нужен Сес так же сильно, как и мне нужно, чтобы ей был нужен я.

Дело заканчивается тем, что Сес катается по кровати, держась за живот от смеха, и умоляет меня прекратить, а я скачу по комнате среди разбросанных повсюду пластинок, большинство из которых мы уже успели послушать. Кроме одной: «Abbey Road» Битлз. Я понятия не имею, сколько времени мы уже сидим дома. Час, может быть, два?

— Что это там у тебя, Генри, — «Abbey Road», что ли? — спрашивает у меня Сес, когда я поднимаю пластинку с пола. — Да ну, не люблю ее.

— Смеешься надо мной? — говорю я: ни хрена себе новости.

— Не, серьезно, — говорит она. — Мне нравится, где они все в одинаковых костюмах и поют «она тебя любит, йе, йе, йе», ну и всякое такое.

Я смеюсь ей в ответ даже несмотря на то, что наши, бля, с ней мнения на этот счет совершенно не совпадают, и прислоняюсь спиной к двери, чтобы слышать телефон. Пожалуйста, зазвони. Пожалуйста, не звони.

— Ну или поставь хотя бы «Here Comes the Sun», — предлагает она. — Эта мне по крайней мере нравится.

— О’кей, — отвечаю я.

Мы вместе слушаем песню, улыбаемся друг дружке и тихо-тихо подпеваем. Как только песня заканчивается, внизу раздается телефонный звонок. Я спрыгиваю с кровати и несусь вниз по лестнице, чтобы ответить; когда я подбегаю и снимаю трубку, мой голос срывается.

— Генри? Это мама, — говорит Сесилия голосом настолько измученным, что по нему ей дашь не меньше восьмидесяти. Она сообщает мне новости. Я вешаю трубку и возвращаюсь наверх к Сес, которая лежит на кровати, натянув на себя одеяло аж до глаз.

— Он жив.

Она скидывает с себя одеяло и разводит руки, чтобы обняться. И я обнимаю ее крепко-крепко.

— Спать будешь? — спрашиваю я.

— Да, — говорит она. — А ты можешь поспать на полу рядом с моей кроватью?

— Хорошо. Только сгоняю за одеялом и подушкой. Сейчас вернусь.

— Круто. А можешь еще свет выключить?

— Конечно.

Я целую ее в лоб и тушу свет в комнате. Она уже почти спит. Ее детское лицо похоже на лицо Стивена на спортплощадке, когда я держал его, истекающего кровью, на руках. Я спускаюсь вниз и выглядываю за дверь на улицу. На веранде дома Макклейнов стоит Грейс, курит и смотрит в наши окна. Я плавно и бесшумно закрываю и запираю дверь и поднимаюсь в ванную посмотреть на себя в зеркало. По всему костюму пятна крови. Прическа ни к черту. Я отодвигаю занавеску и в первый раз за несколько дней залезаю в ванну. Снова и снова я слышу, как Грейс отвечает мне «нет», вижу, как Стивен лежит весь в крови и как дерутся родители. Они даже не взглянули на меня, как я пою. Вода потоком льется на мой окровавленный белый костюм. Просачивается сквозь ткань на спине, стекает по ногам и утекает в слив. Я открываю кран еще сильнее, чтобы шум воды мог заглушить мои рыдания, от которых плечи содрогаются все равно что, бля, от кашля.

19

Йоу. С добрым утром. Как дела, придурок?

Ральф Куни выстрелил моему брату Стивену — который все еще не приходил в себя и продолжает оставаться в критическом состоянии — из пистолета в живот, когда две машины, битком набитые фиштаунскими, подрулили к спортплощадке, чтобы поквитаться за своих. Никто из них не имел никакого отношения к тем пятерым чувакам, которых здесь избили. Они не были их братьями, или друзьями, или хотя бы дальними родственниками. Скорее всего, такие же отморозки, как и те, что избивали тех пятерых.