Зеленая

С годами мне начали больше доверять. Между мною и госпожой Тирей возникла странная связь; такая возникает между хозяином и рабом, между тюремщиком и заключенным. Можно сказать, что госпожа Тирей научилась хоть отчасти доверять мне. Во всяком случае, ножей от меня больше не прятали.

Я выбрала маленький, острый ножик, каким обычно отделяла мясо от костей. Лезвие было уже хорошо заточено — мне не пришлось затачивать его об оселок с риском быть пойманной. Я спустилась во двор, села под дерево под тусклыми лунными лучами и повернула лезвие ножа вверх.

Управляющий назвал меня Изумрудом. Я отмечена красотой, мне привили изящество. Конечно, эта тюрьма за серовато-голубыми стенами гораздо удобнее, чем хижина моего детства.

— Я скучаю по своему шелку и по отцовскому белому буйволу, — прошептала я, обращаясь к ножу. Я по многому скучала — по водяным змеям, жарким ветрам и глупым ящерицам, которые вечно стремятся к палящему солнцу, как будто хотят согреться от небесного огня.

В то же время я не могла и забыть, отбросить годы обучения здесь, в доме Управляющего — как не могла забыть, отбросить само время. Федеро увез меня от всего, что было моим, а Управляющий вырастил из меня игрушку для правителя Медных Холмов.

Я не буйвол, не карета и не тягловая лошадь! Я не животное и не вещь. Я легко могу сбежать отсюда, вскарабкавшись на стену, как учила меня Танцовщица. Однако я — ценное приобретение. Управляющий и многочисленные наставницы не жалели сил и средств, чтобы подчеркнуть мою красоту и обучить меня всевозможным искусствам и ремеслам. Меня станут ловить и непременно поймают! Где бы я ни спряталась, охранники Управляющего отыщут меня даже с завязанными глазами. Несомненно, Правитель скоро потребует доставить ему новую игрушку, и на мои поиски кинутся все жители Медных Холмов.

Сейчас моя цена очень высока; Управляющий ни за что не позволит мне ускользнуть от него. Забыть все знания, которыми меня напичкали, я не могу при всем желании. Зато при помощи ножа я могу изуродовать себя, лишить себя красоты!

Я покажу им, чей дух сломится первым!

Когда я резанула себя по правой щеке, передо мной в темноте блеснули карие глаза Стойкого. Несмотря на ужасную боль, я терпела — я ведь много лет терпела избиения и не плакала. Затем я сделала такой же глубокий надрез на левой щеке; вспышка боли слева уравновешивала вспышку справа. Изуродовав себе лицо, я сделала по глубокому надрезу на мочках обоих ушей.

— Я Зелёная! — закричала я на своем родном языке, обращаясь к Луне. По шее потекла теплая, липкая, пахучая кровь, закапала на плечи. — Зелёная! — снова вскрикнула я и зарыдала в голос.

Госпожа Тирей услышала шум и, спустившись во двор, увидела, что вся моя белая ситцевая сорочка пропиталась кровью.

Когда она поняла, что я натворила, она пронзительно закричала. Я ударила ее ногой, как меня учила Танцовщица; голова женщины-утки дернулась, я услышала душераздирающий треск ломаемых шейных позвонков… Госпожа Тирей еще раз что-то булькнула и бесформенной кучей осела на землю.

Так, в ярости, горе и замешательстве, я совершила свое первое убийство.

Отчего-то смерть госпожи Тирей запомнилась мне лучше остальных. Много лет она каждый день была рядом со мной. После того как меня увезли от отца, она опекала меня. Я находилась в центре ее жизни. И вот чем я ей отплатила! Ее смерть совсем не показалась мне достойной, хотя смерть вообще редко бывает отмечена печатью достоинства. Умирающий обычно испускает из себя все нечистоты. Я иногда думаю, что боги нарочно отпускают нас из этой жизни замаранными, чтобы напомнить: мы сделаны из грязи и воды.

Тогда я твердила себе, что, как ни ненавидела я госпожу Тирей, я вовсе не собиралась убивать ее. Конечно, все было совсем не так. Танцовщица научила меня наносить удары ногами. Я хорошо усвоила ее уроки. Значит, вся ответственность за смерть госпожи Тирей целиком на мне.

Глаза госпожи Тирей начали стекленеть. Я забралась на гранатовое дерево и забрала из тайника мой черный наряд для ночных вылазок. Хотя я дважды чуть не упала, я нашла свои вещи там, где им и следовало быть. Спустившись на землю, я сняла с себя окровавленную сорочку и переоделась в черное. Сорочкой я накрыла лицо женщины-утки.

Я понимала, что времени у меня очень мало. Мне нельзя мешкать! Возможно, меня не убьют, но за мной вышлют погоню. Ничего, теперь я сама себе госпожа. Я ничья, я никому не принадлежу! Движимая яростью, я взлетела по столбам на галерею, а оттуда выбралась на крышу, крытую листами меди. Когда я перескочила на галерею, идущую поверху наружной стены, со стороны дома Управляющего послышались крики.

Добежав до угла, откуда легче было спускаться, я снова споткнулась — я весь день не ела, живот подвело от потрясения, страха и от потери крови. Прыгая, я раньше времени разжала пальцы и полетела на булыжную мостовую.

Я упала навзничь и, захлебываясь рыданиями, стала хватать ртом воздух. В доме Управляющего забили в гонги.

Надо мной склонилось лицо, покрытое серебристым мехом.