Зеленая

— Есть один обряд; пожалуй, он символизирует подношение мертвым, — сказал Федеро. — Зажигают две свечи. Одну черную — в знак грехов и печалей покойного. Вторую белую — в знак их надежд и мечтаний. Иногда, если в том есть необходимость, сжигают изображение мертвого, но чаще бросают в огонь написанную на кусочке бумаги молитву или банкноту. Обычно все зависит от намерений того, кто совершает обряд. Говорят добрые слова, развеивают пепел по ветру и отпускают душу.

— Перед тем как мы отправимся в путь, мне понадобятся две свечи и немного бумаги.

Мы вышли перед рассветом, задолго до открытия склада. Кусок шелка, расшитый колокольчиками, я сунула в мешок вместе с остатками продуктов и нашими орудиями труда. Мы не могли скрыть наше пребывание на чердаке, но уносили с собой все улики, которые указывали на нас.

Мощеная мостовая была скользкой от утренней росы. Луна находилась в третьей четверти; ее закрывали рваные облака. Роса испарялась после восхода солнца, но на востоке, когда мы зашагали по улице, лишь едва забрезжил рассвет. Танцовщица подвела нас к торговому складу в конце улицы. Судя по всему, там хранились орудия для тяжелого физического труда. Однако мы нашли там и свечи — коробка со свечами стояла между громадной катушкой с намотанным на нее тросом и кипой тяжелых брезентовых покрышек.

Черная свеча были отлита в форме узкого цилиндра, белая — в форме толстенького бочонка. Я не огорчилась из-за того, что свечи разной формы. Мы с госпожой Тирей тоже были очень разными. После того как Федеро оставил деньги за две свечи и коробок серных спичек, мы снова вышли в предрассветную сырость.

— Для обряда подойдет парк, — проворчал Федеро, недовольный лишним риском.

— Прости, — сказала я, — но я должна это сделать. Потом я надену свой шелк, отправлюсь во дворец Правителя и сделаю все, что вы от меня хотите. — Я хорошо запомнила слова, которые Танцовщица написала в пыли.

— Федеро, — позвала Танцовщица.

Ее голос как будто успокоил его; прежний страх сменился мрачным хладнокровием.

Чуть позже мы увидели впереди два мраморных столба. От них начиналась извилистая тропка, обсаженная с двух сторон липами и березами. С ветвей деревьев капала роса; небо на востоке продолжало светлеть. Пряный запах ночи был напоен ароматами распускающихся цветов и прелых листьев. Следом за Танцовщицей я быстро шла по заросшей тропке. Скоро я увидела перед собой небольшое, но весьма причудливое сооружение.

Как и столбы, оно было мраморным. Фасад украшали шесть колонн в классическом смагадском стиле, увенчанные резными архитравами. В еще неясном предутреннем свете я не вполне разобрала стиль резьбы. Наверху красовался остроконечный купол в форме женской груди, на котором я заметила маленькую статую в виде вооруженной женщины.

Сооружение показалось мне вполне подходящим для совершения обряда.

Войдя, я увидела под ногами мозаичный пол; на нем были изображены птицы, кружащие над стилизованным солнцем. Танцовщица и Федеро пропустили меня вперед. Я встала на колени; несмотря на толстый плащ, который накинул на меня Федеро, стоять на холодных плитках было больно. Черную свечу я поставила на закрытый веком левый глаз солнца, а белую — на широко открытый правый, который, казалось, смотрел на меня с удивлением.

Я не знала, что именно должна сделать. Но знала, что большой кусок моей жизни начался со смерти — с похорон моей бабушки — и закончился смертью госпожи Тирей. Я пыталась обрести равновесие и стремилась выказать уважение.

Слишком поздно я поняла, что госпожа Тирей, самая грубая и безжалостная из моих наставниц, по-своему любила меня.

Спичка зажглась с первой попытки; запахло серой. Я решила, что это хороший знак. После того как я зажгла черную свечу, я обхватила себя руками от холода и стала раскачиваться вперед-назад.

— Ты обращалась со мной сурово — я бы не стала так обращаться и с уличной дворняжкой, — сказала я, глядя на язычок пламени и надеясь, что душа госпожи Тирей слышит меня, где бы она ни находилась. — Твой грех заключался в том, что ты слишком буквально следовала приказу Управляющего. Но кто мы такие, если не можем отличить хорошее от плохого, не важно, с чьих уст слетают приказы?

Вторую спичку я зажгла от черной свечи. Спичка вспыхнула так ярко, что я зажмурилась. Затем я поднесла спичку к фитилю второй свечи.

— Ты кормила меня, одевала меня и учила многим вещам — большинство людей столько не способны узнать, — сказала я душе госпожи Тирей. — Ты управляла моей жизнью, хотела я того или нет.

Развернув бумагу, взятую у Федеро еще на чердаке, я старательно разгладила ее на мозаичном полу. Двумя обгорелыми спичками я нарисовала буйвола Стойкого, хотя никто, кроме меня, не видел его изображения. Картинка была вполне проста: наклонные рога в виде знака «алеф», вздыбленные плечи, согнутые в коленях передние ноги.

Свернув рисунок, я поднесла его к огоньку белой свечи. «Пусть жертва горит в свете надежд и мечтаний».