Зеленая

На палубе стояли какие-то ящики и тюки; кроме того, я видела канаты и лебедки. Мы подошли к борту и стали смотреть на берег. Между нами и землей была полоса воды — настоящая река, шире, чем все канавы на отцовских полях, вместе взятые. Я попыталась представить, сколько рисовых полей можно залить водой из этого моря, которое так далеко от моего дома.

Водная пустыня казалась чужой и незнакомой, как если бы небо вдруг упало прямо на землю. Более привычным был берег. Дома и амбары издали казались такими маленькими! Здешние постройки были глинобитными, как и папина хижина, только местные жители красили свои дома в светлые цвета. И рисовали на некоторых узоры: цветы, колеса света, ящериц и что-то совсем незнакомое. За городом вздымались горы; куда-то вдаль убегала единственная дорога, по которой мы пришли накануне.

— Ты далеко меня завел, чтобы испытать мою силу! — сказала я.

Опарыш хмыкнул, не потрудившись ответить словами.

Вот как далеко я зашла! Я могла бы пройти столько же и назад. Я смотрела на прибрежный городок. Земля там была пыльной, бурой. Вскоре Опарыш осторожно тронул меня за плечо. Я обернулась, и мы направились к домику посреди скопления людей, оснастки и грузов.

— Сюда, — сказал он, когда мы вошли в небольшую комнатку. — Здесь останемся. — Потом он что-то добавил по-петрейски.

Первым делом я заметила, что пол в комнатке деревянный, а не земляной. Внутри было очень красиво; свет проникал из круглого окошка, в которое было вставлено стекло. В комнатке стояли две кровати — как мне показалось, очень большие; таких больших я в жизни не видела. Стол и стул были привинчены к полу. С потолка свисала на цепи застекленная масляная лампа.

Посреди комнаты никакой клетки не было.

Никогда еще мне не доводилось бывать в таком просторном помещении. Не общем, как та комната, где мы провели предыдущую ночь, но предназначенном для одного человека и его нужд. Точнее, для одного мужчины с девочкой.

Железный поручень в изножии кровати на ощупь оказался твердым и холодным. Краску наносили много раз, слой за слоем.

— Что мы здесь делаем?

Опарыш что-то ответил по-петрейски.

Я круто развернулась к нему и закричала во весь голос, чувствуя, как меня унижают:

— Что мы здесь делаем?!

Опарыш улыбнулся невеселой улыбкой и снова ответил по-петрейски. Затем он добавил на моем языке:

— Мы поплывем через Штормовое море в Медные Холмы.

Я решила покапризничать, воспользовавшись тем, что еще мала:

— Не хочу в Медные Холмы! Хочу домой!

Опарыш перестал улыбаться.

— Теперь твой дом — Медные Холмы.

Я задумалась. Мы не взяли с собой мой шелк с тысячей колокольчиков.

— Папа будет там? А Стойкий?

— Там твой новый дом, — сказал Опарыш и снова разразился звуками на чужом языке.

Ложь! Сплошная ложь! Он обманул папу; он обманул меня. Стойкий пытался меня предупредить, но я послушала отца и пошла с обманщиком и предателем…

Неужели отец тоже меня обманул?

Я решила вернуться домой и расспросить его. Надо только улучить мгновение и улизнуть. Я забралась на одну из кроватей и стала внимательно следить за Опарышем.

Он тоже следил за мной, но скоро ему наскучило это занятие, и он уселся за стол. Достал из шкатулки свои бумаги и снова принялся царапать. Время от времени он косился на меня, но не слишком внимательно. Был полностью занят подсчетами.

Пол заскрипел, как дерево в грозу, хотя в круглом окошке я видела голубое небо. Да и матросы снаружи как будто совсем не беспокоились. Корабль покачнулся — как Стойкий, когда укладывался спать. Внизу что-то заворчало и беспокойно заерзало. Может, у них там громадный буйвол, который тащит их по морю?

Мне было все равно. Скоро я отсюда сбегу. Правда, я не совсем представляла, как нырну и долго не буду дышать…

Игра окончена.

Я выждала, пока мой тюремщик начал клевать носом. Он все реже взглядывал на меня, а я тем временем изучала задвижку на двери нашего домика. Большой блестящий рычаг находился под ручкой, за которую, очевидно, надо было дергать. Во всяком случае, войдя, Опарыш взялся за ручку и закрыл за собой дверь.

Хотя в нашей хижине ни дверей, ни запоров не было, в загонах для скота имелись загородки. И дверь каюты ничем от нее не отличалась. Я поняла, что ошиблась, решив, будто здесь нет клетки. Она есть, только больше, и прутьев не видно.

После того как Опарыш в очередной раз взглянул на меня и снова уткнулся в бумаги, я поняла: пора. Я спрыгнула с кровати, схватилась за ручку, широко распахнула дверь и, пригнувшись, бросилась к борту, проворно ныряя под ноги матросам. Они, видимо, не ждали от меня такой прыти. На палубе было еще многолюднее, чем раньше; повсюду лежали свернутые канаты, а большие куски материи поднялись наверх и хлопали на ветру.

Матросы что-то кричали, но до борта оказалось совсем недалеко — шагов двенадцать. Никто меня не ждал. Никто за мной не следил.

Далеко ли мы отплыли от берега?

Перемахнув через борт, я вдруг поняла, что никакой земли не видно. Ну и что? Вода есть вода. Я могу плыть не хуже, чем дома, в канаве. Вот только здешняя «канава» шириной с целый мир. Как добраться до другого берега?