Зеленая бездна

-- Сестра ездила ко мне по воскресеньям, а потом перестала. А ведь я ее давно простила, а она не знает. И нет сил доехать, сказать. И сама она уже, наверное, никогда не приедет!

Софии не нравилось, что мы уезжаем.

Она вышла за нами на крыльцо, но в сад спускаться не стала. Она стояла на высоких ступенях и протягивала вперед руки. Мы миновали сад и вышли за калитку, а она по-прежнему стояла в оцепенении с черным пятном сажи на щеке.

Егор боялся, чтобы я не засмеялась, и поэтому засмеялся сам. Мы молча шли, и вдруг он бросил меня на полдороге и побежал назад к дому. Он крикнул:

-- Бабушка! -- и крепко обнял Софию. -- Я осенью уезжаю. Я поступил в университет.

-- Слышала! -- счастливо кивнула София. -- Хвалю тебя за это, хвалю! -И заплакала.

Егор разозлился на себя, что его чувства вырвались при мне, но потом забыл, и его лицо просияло торжеством и предчувствием будущей жизни.

Мы ждали катера на Ялту.

С причала доносилась навязчивая, щемящая мелодия, и я никак не могла разобрать слов. Эта мелодия и голосок, который ее напевал, гнусавый, жалобный голосок приморского подростка, мгновенно запоминались, раздражали и выворачивали душу.

Я подошла поближе и прислушалась. Поющий оказался вовсе не подростком, а белесым испитым мужичонкой лет сорока. Одним из тех, которые в тридцать лет по-прежнему выглядят на пятнадцать, а потом внезапно сморщиваются, догоняют и перегоняют свой возраст.

-- Давай зайдем на этот белый катерок, -- пел он равнодушным звенящим голосом. У его ног лежала пустая кепка для денег. И рядом в колясочке сидел младенец в стареньких грязных ползунках и смотрел перед собой круглыми голубыми глазами.

-- Я завтра уезжаю, -- вспомнила я.

-- Так быстро, -- только и сказал Егор.

Наутро старуха бранила Егора по-грузински и тут же переводила для Нино. Нино переспрашивала. Тогда старуха махнула рукой и заговорила по-русски.

-- Я провожу тебя, -- подошел ко мне Егор.

И старуха снова принялась его ругать и уговаривать, чтобы он не шел со мной на автобус.

-- Пусть идет, -- сказала Нино, -- у нее такой тяжелый чемодан, разве ты не видишь?

Они говорили так, словно были только втроем: старуха, Нино и Егор. Я отчетливо слышала каждое слово, и все их слова вы

страивались в фразы, но в тот момент я никак не могла понять их смысл. Казалось, Нино и старуха говорили между собой на каком-то иностранном языке, а я знала его очень плохо и внимательно вслушивалась в разговор, отыскивая знакомые слова.

-- Что мы ей сделали? -- спросила старуха.

Нино что-то сказала, даже не взглянув на меня. Я вспомнила трефового короля из ее колоды, альбом с фотографиями и ветки черешни, бьющиеся в окно.

-- Что она говорит? -- переспросила я у Егора.

-- Она говорит, чтобы я тебя берег, -- ответил он, поднял мой чемодан, и мы вышли за ворота.

За сорок минут в метро я вспомнила лето. И когда я пришла домой, то первым делом лениво сказала Роману:

-- Ты помнишь того мальчишку из Ялты, в позапрошлом году мы снимали комнату у его бабки? Они еще очень дешево просили.

-- Помню, -- равнодушно ответил Роман.

-- Его звали Егор, а они еще очень смешно его называли. Кажется, Гоги. Ты помнишь?

-- Помню, -- усмехнулся Роман, вспомнив про фотографию.

-- Так вот, -- все так же лениво продолжала я, -- я написала в Ялту раза два или три, но он ни разу не ответил. И только после третьего письма пришла коротенькая записка от его матери. Он всех обманул. Он не поступил в университет, но действительно в сентябре уехал в Симферополь. Он проболтался там целый месяц, а потом его забрали в армию, и он пропал без вести...

Роман молча посмотрел на меня.

-- Пропал без вести, понимаешь? -- повторила я.

Апрель--август 1996 г. Москва