Зеленая брама

В 913-м стрелковом полку народ был упрямый. Коман­дир собрал поредевшие батальоны, выкатил противотанко­вые пушчонки, контратаковал противника... Зацепились за окраину Изяслава, вновь откатились, а на рассвете следую­щего дня древний городок снова оказался в наших руках.

Федор Сетин участвовал в контратаке и, увы, того криво висящего на заборе почтового ящика больше не встретил и вынужден был расстаться с мечтой напечататься в «Правде».

Еще несколько часов продержался городок, но силы были неравные, пришлось нам уйти с берегов реки Горыни.

Дивизия отступила за Шепетовку.

Восьмого июля самолет-кукурузник облетал неровную линию фронта, разбрасывал пачки газет. В расположение разведроты, где в это время наш неугомонный корреспон­дент собирал материал для очередного номера дивизионки, залетело несколько номеров вчерашней «Правды». Вос­хищенные разведчики и изумленный автор увидели на вто­рой полосе очерк «Храбрость» и подпись: «Ф. Сетин. Дейст­вующая армия».

Как сетинская «Храбрость» добралась до Москвы из почтового ящика, висевшего на улочке городка, дважды, если не трижды переходившего из рук в руки, ни понять, ни объяснить невозможно.

Эту историю мы всегда вспоминаем, когда встречаемся с доктором филологических наук, профессором Федором Ивановичем Сетиным. Его специальность — детская лите­ратура, объект его исследований — творчество Аркадия Гайдара, погибшего в бою у Днепра. Гайдар воевал в партизанском отряде, сформированном и из воинов Зеле­ной брамы.

Но вернемся на пылающие дороги того лета.

Может быть, участники первых сражений и нашего от­ступления помнят одну подробность отхода: мы старались идти по дорогам даже в тех случаях, когда прямой путь через пшеничное поле был бы и удобней и безопасней.

Были уверены — завтра повернем на запад, надо сохра­нить хлеба.

Были душевно не подготовлены к уничтожению того, что было общим, стало собственностью всех и каждого.

Существовали и другие трудности, которые правильнее назвать психологическими. В предвоенные годы в боевой учебе войск не был должным образом отработан такой слож­ный маневр, как отступление. В политической работе от­ступление тоже обходилось стороной. Да и можно ли было заранее готовить бойцов к такому отступлению? Представь­те себе политзанятия, ну, скажем, в 1940 году. Политрук или там командир взвода говорит о возможности нападения врага и притом напоминает, что поскольку мы недостаточно еще вооружены, поскольку вообще, как поется в песне, «мы мирные люди», то не исключено, что в случае войны придется отступить на тысячу километров, чтобы оборудо­вать где-то в глубине страны непреодолимый рубеж, закре­питься на нем, а потом уж перейти в наступление. Да его бы за сумасшедшего сочли, а то и хуже — за пораженца! Его бы и слушать не стали.

Как каждый красноармеец тридцатых годов, я запомнил ПУ-36, то есть временный полевой устав РККА.

В первом параграфе устава говорилось:

«Всякое нападение на социалистическое государство рабочих и крестьян будет отбито всей мощью вооруженных сил Советского Союза, с перенесением военных действий на территорию напавшего врага».

Сейчас можно сказать, что в Великую Отечественную войну мы действовали в соответствии с ПУ-36 и неукосни­тельно выполнили первый параграф. Однако нам потребо­валось более трех лет, чтобы перенести военные действия на территорию напавшего врага, а ведь воспитаны мы были в уверенности, что нападение «отбито всей мощью» будет немедленно, что на нашу землю врагу ступить не удастся...

Вот почему так тяжко переживали мы неудачи первого периода.

Катастрофа в редких случаях может быть прогнозиро­вана. Мы не могли себе представить, в каком отчаянном положении окажемся, и так скоро!

В первой же командировке, в стрелковом полку я почув­ствовал всю тяжесть сегодняшних и предстоящих боев...

Но, вернувшись на командный пункт армии, я встретил Новобранца с телеграфной лентой в руках. Глаза его горели.

   —  Штыками бьются наши! — торжествовал он.— Про­тивник не выдержит штыкового удара!

Но возможно ли было повернуть противника вспять при тогдашнем соотношении сил?!

Против обороняющей Рава-Русский укрепленный район 41-й дивизии наступал 4-й армейский корпус вермахта — пять полнокровных дивизий!

В то время как о боях в Перемышле многое известно, опубликованы воспоминания, газетные статьи и историчес­кие исследования, о Раве-Русской (впрочем, и о других укрепрайонах) почти ничего не вошло в историю начального периода войны. Причина все та же: свидетелей почти не осталось, а молва бродила, будто война началась со сплош­ного отступления, а если так, значит, и укрепленные районы были сразу же оставлены.