Зеленая брама

Ровная поляна за околицей и на ее краю — камуфлиро­ванный грубыми разводьями зеленой и желтой краски связной биплан У-2 с медленно вращающимся пропелле­ром. Дежурный из штаба, сопротивляясь порожденному винтом ветру, боком подбегает к пилоту, вручает пакет. Второе место в самолете занято забинтованным до глаз пилотом другого У-2, обстрелянного при посадке и уже не­способного взлететь. Они, может быть, спасутся и сумеют доставить последнее донесение командования объединив­шихся во вражеском окружении 6-й и 12-й армий. Эти армии входили раньше в состав Юго-Западного фронта, а с 25 июля числятся за Южным.

Подвысокое...

Из глубины памяти, а может быть, из глубин забвения выплывают разрозненные картины. В одноэтажном доме какого-то общественного назначения (кажется, раньше тут размещался райземотдел) заседает Военный совет двух объединившихся армий. Мне, корреспонденту армейской

газеты, поручено согласовать с членами Военного совета текст последней листовки. Да, она тоже последняя, потому что мы уже принялись уничтожать типографию.

На пороге дома сталкиваюсь со старшим батальонным комиссаром Михаилом Поперекой. Мы познакомились только вчера, но в условиях, навсегда соединяющих (или разъединяющих) людей: нам пришлось участвовать в контр­атаке, и оба мы одновременно узнали и поняли, как трудно самому оторваться от земли под кинжальным огнем про­тивника. Самому оторваться, да еще и позвать, поднять, повлечь за собой других людей.

Когда-то, году в тридцатом или тридцать первом, я, тогда начинающий поэт и комсомольский активист Хамовнического, ныне Фрунзенского, района Москвы, пи­сал стихи о кавалерийских лавах с шашками наголо и о штыковых атаках. Наивные эти стихи, наверное, были отражением рассказов старших о сравнительно недавно за­кончившейся гражданской войне. А теперь вот — именно вчера — мы с Михаилом Поперекой с винтовками напере­вес сами бежали впереди малой группы красноармейцев, и острие штыка было как стрелка компаса — указывало единственно верное направление. Только вчера мне пред­ставилась возможность в полной мере ощутить наивность моих романтических мечтаний и понять, что в действитель­ности все трудней и страшней, чем казалось прежде; что, когда бежишь навстречу пулям, задыхаешься, от крика срывается голос; что после рукопашной штыки ста­рательно вытирают пучками травы и она тоже оставляет свой цвет на стали...

Мы с комиссаром уже, кажется, перешли на «ты», забыв, что у него на полевых запыленных петлицах три шпалы, а у меня только одна, что он старше меня года на три.

Мы были вместе в атаке, мы отныне побратимы на всю жизнь, может быть на годы и десятилетия, а сегодня ве­роятней — нам остались считанные дни и часы, которые необходимо прожить достойно и яростно. Никто этого не увидит со стороны, никто об этом никогда не узнает, важно каждому из нас ответить за себя и перед самим собой.

Поперека не советует мне заходить в дом, где заседает Военный совет, загораживает двери своей могучей фигурой, но делает это деликатно, чтобы стоящие тут часовые не потеряли уважения к шпале на моих петлицах. Поперека шепчет, что связи нет ни с Юго-Западным, ни с Южным

фронтами, а радио противника прорвалось на наши волны — предлагают немедленную капитуляцию. Ответ врагу дан ясный и недвусмысленный: мы на своей земле, мы будем сражаться до последней капли крови. Вот тебе и тема для последней листовки, единственная и самая правильная. Действуй!

Подвысокое...

Стереоскопически ясно представляю себе: почти вплот­ную к селу подступает лес, светлая и таинственная, умытая дождем дубрава с необычным, а может, сказочным назва­нием. Вспомнил: Зеленая брама, в переводе на русский — Зеленые ворота. Как поэтично: дубрава — ворота, свод кото­рых образуют смыкающиеся вверху кроны! Но этот свод не мог прикрыть нас от бомб и пулеметных очередей с воздуха, от навесного артиллерийского и минометного огня. Именно там, в Зеленой браме, был я ранен в голову и руку, именно там потерял бесценных друзей, с которыми побратался в первые недели войны.

Подвысокое...

Редко приходится встречать название этого села в мемуарных и исторических военных книгах, но о событиях, географическим центром которых было оно, сказано во втором томе «Истории Великой Отечественной войны»: «Окруженные войска вели героическую борьбу до 7 августа, а отдельные отряды — до 13 августа, пока не иссякли возможности сопротивления. В ходе этих боев часть войск прорвалась из окружения, но многих бойцов и командиров постигла тяжелая участь фашистского плена».

Итак, борьба у Подвысокого была героической, но подробности начисто отсутствуют, картина боев не вос­становлена, не исследована эта схватка и как военная опера­ция. Не будучи специалистом в военных науках, я все же, как участник, как очевидец, могу определить, что был бой в тактическом и стратегическом окружении, длившийся — ни много ни мало — две недели без перерыва.