Зеленая брама

Михаил Румянов после Подвысокого тоже стал парти­заном и подпольщиком. Но уже совсем далеко от Родины. Строитель московских набережных, снайпер 10-й дивизии, участвовавший в трех рукопашных схватках, после ранения полгода лежал пластом у добрых людей, а когда позвоноч­ник сросся, гитлеровцы увезли его, как «рабочую силу», в Ло­тарингию. Там Румянов вошел в состав подпольного комите­та «острабочих», установил связи с французами, а также с советскими партизанами. Стал бойцом партизанского отряда, которым командовал старший лейтенант Иван Фищенко. В августе 1944 года (после неудавшегося покуше­ния немецких офицеров и генералов на Гитлера) начались повальные аресты среди «острабочих». Румянов попал в гестапо. Всего про него не узнали, но на приговор к пожиз­ненному заключению хватило. Отправили в Заксенхаузен, где он, разумеется, продолжал подпольную деятельность.

Я спросил Михаила Румянова, связана ли назначенная ему пенсия по инвалидности с тем ранением позвоночни­ка. Он ответил сдержанно:

— И с этим тоже.

— А с чем еще? — домогался я.

— Нас в гестапо обрабатывали дубинками, так что уве­чий с избытком. Пятый угол искали. Но воспоминания на эту тему исключаются. Не выжимай жалость...

О третьем товарище — Федоре Мымрикове — я слы­шал раньше, от историка, изучавшего винницкое подполье. Мымриков — бывший военфельдшер, а ныне инспектор санэпидстанции в Тамбове, человек вулканической энергии. Он разыскал десятки, если не сотни, участников подполья, возникшего в Винницкой области. Попал туда Мымриков из Уманской ямы. Еще тогда, когда он находился в «яме», ему перебросили через колючую проволоку ломоть хлеба, а в нем он нашел записку: «Если удастся бежать, приходи­те в город Турбов и разыщите Наталью Ивановну Музы­кант». Путь в Турбов оказался «усложненным». Так сказал Мымриков. Что это значит? Оказывается, Федор заболел тифом и был вывезен за пределы лагеря в груде покойни­ков. А все же к той Наталье Ивановне уманский бедолага пришел и включился в подпольную работу.

И вот Москва, застроенная опушка Серебряного бора.

Много лет прошло...

Мы сидим вчетвером, увлеченные и растроганные и, наверное, навсегда связанные всем, что пережили.

Я хочу проникнуть в общий мир этих трех бывших крас­ноармейцев, прошедших невероятный смертный путь, но и доныне сохранивших боевой дух.

Меня на всем протяжении этой беседы не покидает ощущение, что я позван, чтоб вместе с ними отметить какое- то важное и радостное событие, только три товарища не хотят объяснить какое.

Так я ничего и не угадал, но потом один из ветеранов, тамбовчанин, находящийся со мной в переписке, прислал вырезку из областной газеты, где напечатан Указ Прези­диума Верховного Совета СССР: Федор Мымриков награж­ден за трудовые успехи в десятой пятилетке орденом Дружбы народов.

Значит, мы обмывали награду, но Федя и его кровные друзья из сдержанности, присущей их натурам, ничего не сказали мне об этом, или Федя запретил им говорить, чтоб не прослыть нескромным.

И строитель Москвы Михаил Румянов, и медик Федор Мымриков, и инженер Евгений Серебряков, несмотря на различие в характерах и темпераменте, представляют со­бою в общем-то один и тот же человеческий тип. Про себя я называю людей такого типа «сталью закалки сорок пер­вого года».

А как заботливо и заинтересованно они относятся друг к другу! Как внимательно слушают Михаила, когда он рас­сказывает о недавней поездке во Францию и встречах с комбатантами! Как добродушно подшучивают над Федо­ром, не знающим, куда девать свою энергию! С каким пони­манием относятся к вдумчивому молчанию Евгения Сере­брякова!

Я уехал от них последним поездом метро. Уже подме­тали мраморный пол станции. За окном набирающего ско­рость вагона промелькнули три фигуры с поднятыми как-то по-пионерски руками.

Это называлось в нашем детстве «под салютом».

Уполномочен Зеленой брамой...

Оказавшись в отчаянном положении, зажатые в клещи вероломно напавшим противником, могли ли мы тогда, ле­том 1941 года, представить себе как бы все наоборот:

не они нас, а мы их окружаем...

не они нас, а мы их поставили на край катастрофы...

не они захватывают нас в плен, а мы заставляем их капитулировать...

Могли ли мы такое себе представить?

Конечно, могли! Повторяли, как заклинание: наше дело правое, победа будет за нами. Будет и на нашей улице праздник! Родина или смерть!

Беру на себя смелость утверждать не только от имени тех, кто продолжал жить, а значит, сражаться, но и от имени тысяч и тысяч погибших наших товарищей: мы были увере­ны, что одолеем врага, что наглые и самодовольные при­шельцы еще проклянут тот час, когда доверились банде фашистских политиканов, военных преступников, захватив­ших власть в Германии и обуреваемых бредовой и истори­чески безнадежной идеей мирового господства.

Мы были убеждены, что поменяемся с ними местами, но ни в коем случае — не ролями! Переполненные яростью, все равно не озвереем, останемся верны высшему званию человека и святым принципам своего небывалого общества.