Зеленая книга леса

Любимый зимний корм бобров — ива и осина. В конце лета, когда теряет трава сытость, начинают они понемногу резать у берега кусты и кустики. Но семья поселяется на месте не на год и не на два. Вырежут звери прибрежные ивняки и осину, потом те, что растут подальше от воды, затем ольху помоложе, березу повалят и перед твердостью дубового ядра не остановятся. Когда кроме остролистного клена поблизости не остается никаких других пород, надо уходить на новое место, потому что даже для тех, кто с удовольствием ест и горькую осину, и сверхгорькую вахту, кленовая кора несъедобна. Сладок весенний сок клена, сладок цвет кленовый — желтоватая «кашка», но его кора в любое время года жгуче-едкого вкуса.

Уйдут бобры, а напоминать о них будут провалы старых нор по берегам, промытая вешними водами осевшая плотина, да сотни полуистлевших пней и пеньков, срезанных на конус. Пройдет немного времени, потянутся вверх между пеньками тоненькие прутики молодых осинок, густо разрастется травяной корм бобров — крапива, сныть и зюзник, у воды обязательно ивнячок заведется, и болотное дерево ольха появится снова. Не иссякнет медленный ручеек, и снова придет сюда пара поселенцев-бобров.

Весной бобру травы достаточно, чтобы сытым быть, на строительство зимние остатки идут, и не трогают звери деревьев, в коре которых уже нет тех запасов, что были накоплены для раннего цветения с осени. Но все же кое-где нет-нет да и натолкнешься на весенние разработки. В эту пору уходящие с прудов и от реки бобры пытаются основаться у случайной воды. То поселятся в старой залитой водой канаве, по которой прежде отводили вешнюю воду с низин, чтобы там лес не вымокал, то на моховом болотце. Свалят они кривую березку с набухшими почками да парочку отпыливших жиденьких осинок, а больше ничего и нет. Лето не прожить здесь, а о зимовке и думать нечего: ни воды, ни корма не останется, и уходят звери-строители искать настоящие бобровые угодья, где никогда не переведется их род.

Дом дятла

позднее предзимье непременно выпадает денек тихий и приветливый. Вдвое ярче горит не ощипанная птицами рябина, блестит в бурьяне последняя паутина, а с высокого места открываются дали, которые были скрыты то туманами, то дождевой пеленой. Темнеют комья пашни, дорожные обочины, к полудню в лесу отмякают заиндевелые опавшие листья, и неслышными становятся и шаги тяжелого зверя, и бег вспугнутой лисицы. Только в диковатом лесном овраге, где полгода назад не было ни минуты тихой, раздается сторожевое посвистывание снегирей, прилетевших к родничку, да стук одного-двух дятлов.

Один стучит поодаль, ловко скалывая куски сухого корья с мертвого дерева, и сильные удары рождают эхо. На ярком солнце атласом блестит красное перо в его пестром наряде. Другого нигде не видно, стук его слышен еле-еле, хотя долбит совсем рядом. Как в середине ствола работает. Так оно и есть: у подножья переломленной пополам осины россыпь мелких щепочек-гнилушек, а чуть пониже слома — свежее отверстие дупла. Строит для себя, а не для будущего выводка, но работает с той же сноровкой и осторожностью, как и весной: наколет, нащиплет внутри щепочек, потом выглянет, осмотрится внимательно по сторонам, наверх обязательно взглянет и торопливо начнет выбрасывать щепотку за щепоткой.

Судя по россыпи, дупло это поменьше того, которое готовится для семьи, но довольно просторное для одной птицы. К тому же строить в эту пору большое зимовальное дупло нецелесообразно: и времени уйдет больше, и сил, и холоднее будет в нем.

Не любят дятлы даже в пору летнего солнцеворота, когда ночи и теплы и коротки, проводить их, как прочая лесная птица, под открытым небом. И от непогоды им тоже крыша нужна, особенно зимой. Осенью какой-то комфорт создают себе домовый и полевой воробьи, нося в дупла, скворечники и под крыши домов птичье перо, лоскутки, сухую траву и прочую ветошь, чтобы коротать зимние ночи в тепле и уюте. Но днем даже в ненастье они словно боятся залезать в свои убежища. Искреннее сострадание вызывает намокший взъерошенный воробей, сидящий под моросящим осенним дождем на ветке рядом со своим жильем, будто ключи от него потерял.

Но ни летом после грозовых ливней, когда под самыми густыми липами и вязами стоит вода, не успевая просачиваться в землю, ни зимой во время сырых оттепелей, когда сутками сеет нудный дождь, не встречал я в лесу мокрого дятла. Едва отстучат по листве последние капли, начинают отряхиваться на ветках вымокшие сойки, а дятел сидит на стволе весь перышко к перышку, будто переоделся в сухой наряд или вода с него как с гуся.

Ни то и не другое. Птица-домосед не только ночует в сухом дупле, но там же отсиживается во время дождей, сколько бы они ни лили, во время сырых снегопадов, сколько бы они ни шли. Лучше немного поголодать, чем потом сушить перо своим теплом. Загадку, куда в дождь деваются дятлы, я разгадал совсем случайно в одну из теплых и сырых зим.