Зеленая книга леса

Последние двое (всего в дупле росли девять) были совсем малыши, и я не мог удержаться от соблазна дать им немного поесть. Наловили мы комаров, мух, мелких слепней, муравьев, достали из-под коры поваленного дерева муравьиных «яиц». Птенец сначала спрятался в дупло, но тут же, не показываясь сам, мигом слизнул с кончика пинцета комара. Потом, осмелев, высунулся до крыльев и не с пинцета, а прямо с ладони стал убирать угощение, пока не насытился и, упав вниз, уступил место последнему. А когда до отвала наелся и тот, сверху на руку спустился первый, которого полдня не пускали домой (у него на щеке перышек не хватало). Держась одной лапкой за мой палец, другой — за кору ствола, он слизал с ладони сколько мог, сколько в него, голодного, вместилось, и, оставив палец, заснул рядом с входом в дупло.

Утром второго дня дупло было пусто. Еле слышное стрекотание раздавалось неизвестно откуда. Оказалось, что один птенец дремал на соседнем дубу, а другой, самый маленький, лежал на тропке около муравьиной норки и был настолько сыт, что не пожелал брать у нас ничего. Время от времени он приоткрывал глаза, и тогда пробегавший мимо муравей исчезал неведомо куда. В руки птенец не давался, но и удрать от нас тоже не стремился. Семьи уже не существовало. Инстинкт подтолкнул каждого к нужной добыче. Трехнедельные птенцы стали самостоятельными птицами.

Такое раннее прекращение заботы родителей о птенцах случается в дождливое и прохладное лето, когда не только вертишейкам, но даже и муравьям туго с кормом, когда в муравейниках очень мало «яиц», и птицы днями не могут их добыть: зарядит с ночи обложной дождь, и муравьи, спасая собственное потомство, опустят его в свои подземелья еще глубже.

Июнь следующего года был, наоборот, зноен и сух. Настолько сильна была полуденная жара, что рабочие муравьи не выбегали за пределы тени, на освещенное солнцем пространство. И хотя последний из двенадцати птенцов получил последнюю порцию корма в дупле, которое покинул по своей воле, а не от голода, мирной жизни в этом доме тоже не было. Шесть дней птенцы больше дрались, клевали и щипали друг друга, нежели сидели смирно. Затихали они лишь напуганные кем-то: за эти дни и седой дятел в дупло заглядывал, сорока как-то устроила переполох, куница молодая на дерево взбиралась, сосед-удод взмахивал пестрыми крыльями у самого летка. Ночью из птичьего дома тоже не доносилось ни звука, хотя никто из взрослых вертишеек с детьми не ночевал, как это водится у настоящих дятлов. Они прилетали утром, примерно через полтора часа после восхода солнца, будили выводок и начинали сновать от дупла к муравейникам и обратно.

Дупло это было сделано когда-то большим пестрым дятлом, и внутри хватало места всей дюжине. Но перед вылетом любой из птенцов мог закрыть собой весь леток. Захватив место, он так и делал: цеплялся лапами за края входа, чуть расставлял крылья и, вереща, держался, сколько хватало сил и терпения. Так он успевал получить порцию-две, пока братьям не удавалось стащить его вниз. То и дело среди перьев брюшка этого птенца, вздрагивавшего от беспрестанных толчков и ударов, появлялся тонкий, шарящий язык братца, потом его же клюв и голова, а потом он получал два-три удара и исчезал. Бывало, что троим сразу удавалось высунуть головы наружу, но порцию получал кто-то один.

Шесть дней мы не сводили глаз с этого дупла. И все эти дни, пока в нем не остались двое, сцены, похожие друг на друга, следовали с утра до вечера. Вначале это вызывало любопытство, но вскоре стало интереснее наблюдать за тем, как новичок, очутившись впервые у входа, ощупывал, словно облизывал длинным языком края дупла и кору вокруг него, как выпархивали один за другим птенцы и улетали куда-то, кто с родителями, а кто и без них. Улетали, но дорогу назад помнили хорошо, хотя и покидали дом впервые в жизни. Некоторые через день-два возвращались назад, но их не принимали те, кто еще сидел внутри. И только благодаря тому, что у молодых вертишеек не было ни оружия, ни силенки, чтобы нанести увечье или серьезную рану, все обходилось недовольным стрекотанием да несколькими перышками, оставшимися в опустевшем дупле.

Птенец, ставший отшельником, кормится несколько дней на муравьиной дороге. Опустеет одна — разыщет другую. Крепнет, подрастает, и перья на нем тоже подрастают до нормы. Узнает кое-что, чего, сидя в дупле, не видел. Спугнешь его — быстренько шмыгает в траву, перепорхнет за кустик, а через минуту-другую снова на месте. А там и за море пора. И в этот путь он тоже отправляется в одиночку, но в одно время с сородичами. Муравьев же в лесу ни от взрослых, ни от молодых вертишеек меньше не становится. Малая доля этой дани даже возвращается муравьиному племени. Когда взрослая вертишейка передает высунувшемуся из дупла птенцу очередную порцию, тот хватает ее с такой торопливостью, да еще при этом норовит ударить кормилицу, что часть куколок падает к подножию дерева, где их быстренько подбирают снующие мимо муравьи, пусть даже совсем другого племени, и уносят в свои гнезда: рабочие нужны всюду.