Зеленая креветка и другие рассказы

— И до сих пор хожу за ним по пятам. Он преуспел. Весьма преуспел.

Крюге насмешливо и понимающе хмыкнул.

— Он снова стал важной персоной. Идеолог, оратор. Посредник. Чины, богатство, положение.

— Где он был?

— Где они все были… Латинская Америка, Испания, Турция…

— А ты искал его во Франции, Италии, Швеции! Не повезло тебе.

— Как всем, кто ищет. — Штаубе задумался.

Да, ему не повезло. Ему уже давно не везет. А когда это началось?

Штаубе уже не смотрит на друга, перед его глазами воскресает одна июньская ночь тридцать девятого года.

Среди других, более страшных, она вроде ничем не примечательна. И все же…

Они праздновали тогда день рождения Нигеля в кабинете старого Штаубе. Из высоких шкафов на них тускло смотрели золоченые переплеты. Они сидели за письменным столом, заставленным бутылками и бокалами. Горки сизого пепла в тяжелых пепельницах, недопитый пунш. Тонкие ломтики янтарного с чернью сыра источали пряный запах, от которого слегка кружилась голова.

Занималось утро. Штаубе отчетливо представил себе узкое окно с решеткой, за которым солнце жадно сжигало рваные края облаков. Он на всю жизнь запомнил это окно, чугунный узор на фоне утреннего неба. Именно тогда ему в голову пришла эта мысль. Крюге был уже сильно пьян, но и он оживился, когда понял наконец суть. А Тюлов минуты три хохотал деревянным голосом, хотя ничего смешного не было, а было только интересно.

— Я сделаю его патриотом, — сказал Штаубе и начал развивать свои намерения: — Он станет у меня первоклассным немцем. Трудолюбие, дисциплина, чинопочитание, послушание. Вера, вера и вера.

— Прравильно! — воскликнул Крюге. — И-и… этот, как его… идеализм. Кантианство, ницшеанство, гегельянство. Абсолютный дух — пуп вселенной.

— А он согласен? Нужно у него спросить. Эй, Нигель! крикнул Тюлов.

— Он так не услышит, — улыбнулся Макс и нажал кнопку. Далеко…

Через некоторое время за дверью послышались осторожные шаги, отрывистый стук, и на пороге появился Нигель. Он производил впечатление деревенского парня. Соломенные волосы, мешковатый костюм, румяные щеки и голубые глаза.

— Хорош! Браво, Нигельхен! За твое здоровье. Сегодня отмечается твое рождение. Пропустишь рюмочку с нами? — Трое пьяных друзей хлопали его по плечу и дергали за рукава.

Парня это нисколько не смутило, он ответил ровным голосом:

— Добрый вечер. Благодарю вас. Благодарю вас. Я никогда ничего не пью.

— Ну, это ты напрасно, Нигельхен, — сказал Тюлов. — Макс, заметь себе, настоящий немец пьет без ограничения. Воспитывать так воспитывать…

— Ему вредно, — отмахнулся Штаубе. — Слушай, Нигель, мы решили сделать тебя человеком. Настоящим немцем.

— Идеальным, — добавил Крюге.

— Ты познаешь все, чему учили лучшие люди нашей нации, продолжал Штаубе. — Ты будешь сильным, решительным, храбрым.

— Неумолимым, — сказал Тюлов.

— Согласен?

Нигель некоторое время молчал, потом кивнул головой:

— Как вам будет угодно. — Голос его был сухим и безжизненным.

— Ну, марш отдыхать!

После этого… Что было после этого? Штаубе напрягает память. Да, они принялись обучать этого болвана. Какая идиотская затея! Сколько сил было потрачено, сколько времени…

И однажды Тюлов сказал:

— А ты знаешь, Нигель обнаруживает вкус. Он терпеть не может диалектическую неопределенность. Любит конкретность.

— Нигель против Гегеля, — скептически заметил Крюге.

— Вот именно. Наш студент предпочитает «Заратустру». Особенно полюбились ему трактаты Шпенглера, приказы Мольтке, речи Фридриха и Бисмарка.

— Прикладной ум, преклонение перед целью… — начал было Крюге.

Но Штаубе перебил его:

— Друзья мои, это же знаменательно! Какую главную идею мы вкладываем в нашего дорогого ученика? Представление об абсолютном духе, присущее германской расе, как первой среди прочих. Вот фундамент, на котором строится мышление Нигеля. Сущность абсолютного духа заключается в постоянном движении вперед по пути совершенствования. А что такое движение?

Макс взял пожелтевший от времени бильярдный шар и положил его на стол.

— Если шар находится в состоянии покоя, для него не существует такого понятия, как направление. Все пути, по которым он может двигаться, равнозначны. Нельзя назвать каких-то запретных или преимущественных положений. Одним словом, покой есть покой и его незачем сравнивать с движением.

— Тождественность, в конце концов, самая убедительная вещь, — насмешливо заметил Тюлов. — Покой равен самому себе, и нечего от него требовать, чтобы он равнялся чему-то другому.

— Одну минуту, — поднял руку Макс. — Продолжу сравнение. Допустим, что этот шар символизирует человеческое общество. Тогда, если шар стоит на месте, общество тоже не сдвинется с места, ему будет совершенно безразлично, есть ли на свете такая вещь, как направление. Общество в состоянии покоя может допустить одновременное существование десяти партий. Каждая из них будет предлагать свое направление, но шар не двинется, пока не выберет какое-нибудь одно.

Общество, которое не двигается, загнивает и разлагается. Это хваленая демократия Англии, Франции и других. Развращенные нации, они обречены историей.