Зеленая кровь

Сразу ясно, что уже наступила настоящая осень. Летом на этом шоссе машин полно — горожане ездят на дачи, к себе в садоводства. Общаться с природой, так сказать. Лес отступает и отступает; стоит людям где-нибудь обосноваться, как существа, обитавшие на этой земле прежде, немедленно начинают отступать вместе с лесом. Сперва вместе с крупными зверями, способными оборачиваться, пропадает вся лесная неописуемая учеными паранормальщина, уходят Хранители; потом перебирается подальше от человеческого жилья и мелкая живность: белки и зайцы, ежи, мыши… птицы перестают гнездиться. А обыватели, входя в мертвую зону, между оцепенелых сонных деревьев, обитаемую только ничем не смущаемыми нахальными полевками, воробьями и насекомыми — в убитый лес, похожий на неряшливый парк — блаженно вздыхают и закатывают глаза: «О, природа!»

Природа, природа… На что только душа мира не идет, чтобы убедить людей пощадить ее и себя заодно! Двоесущные — последняя попытка. В античных трудах, припоминал Хольвин, звери, умеющие говорить или оборачиваться, описываются, как диковина, как опасная и странная редкость. Отношение, положим, за последнюю пару тысяч лет ни на йоту не изменилось, зато меняться учится все больше и больше крупных видов млекопитающих. Двоесущные псы, похоже, уже более тысячи лет встречались среди друзей и партнеров человека, хищники освоили трансформ раньше — а вот о травоядных с двойной душой заговорили только в Средние века. Теперь крупные хищные дикие млекопитающие перекидываются едва ли не поголовно, организовав подобия собственных культур; им уподобляются и северные копытные. Газеты иногда сообщают сенсационные новости о перекидывающихся пресмыкающихся и рептилиях: «Крокодил-убийца заговорил!» — но если это звучит полным бредом, то двоесущные дельфины и морские котики фигурировали уже в отчетах Лиги.

Раньше в океане животным мало что угрожало. Со своими врагами они справлялись своими силами, им вполне хватало собственной коммуникационной системы. Нынче этого мало; звери, как правило, не убивают друг друга в человеческом обличье, даже если речь идет о хищнике и жертве — но когда это останавливало людей, которые в силу собственной странной природы легко и с удовольствием убивают себе подобных… Морские млекопитающие, как и лесные, пытаются договориться с людьми, природа их голосами умоляет оставить ей хотя бы океанские глубины — но люди, как обычно, плевать на это хотели.

У животных — инстинкты. А у человека — духовность. Человек — высшее существо, он и гадит-то по чистому недоразумению…

Хольвин краем глаза взглянул на волка, замершего на сиденье рядом, глядящего вперед в собачьем дорожном трансе. В настоящий момент отстрел волков в нашей области запрещен. Волчица из этой стаи вот тоже умоляла браконьеров не убивать ее, просила человеческим голосом, пребывая в Старшей Ипостаси — ее это не спасло. И других, похоже, не спасет.

Эволюция или, как верили наши счастливые предки, божья рука, создает все новые и новые способы докричаться до человеческих душ. А души, не взирая на духовность их обладателей, глухи, и чем дальше заходит прогресс, тем меньше шансов расслышать вопли чужой боли, даже если вопят уже на понятном людям языке. Шкуры. Мясо. Так все это оправдывается, но люди лгут. Мясо и шкуры уже давно добываются индустриальным путем, к тому же в настоящий момент людям и без шкур есть чем прикрыть наготу. Охота не нужна, уже в принципе не нужна… если не учитывать, что людям по какой-то глубинной причине иногда необходимо убивать… А города так наступают на лес, что скоро убивать станет некого: лесные жители вымрут сами, от тесноты и грязи. В отличие от людей, большинство животных не может жить в тесноте и грязи. И можно головой об стену биться, вопя: «Остановитесь! Остановитесь!» — никого это не остановит. Пока гром не грянет — а грянет, дайте срок.

Вот тогда можно будет начать молиться. Господь долго ждет, но больно бьет. И мы свое получим — за то, что забавлялись чужой болью, за то, что гадили, где ни попадя, за рысенка с отрезанными пальцами, за убитую волчицу, за тысячи гектаров вырубленного леса, за грязный воздух, за радиоактивные отходы в океане… Ох, я и порадуюсь, когда оно грянет! Даже если буду подыхать вместе со всеми — порадуюсь, за мир порадуюсь. Это ведь будет означать, что есть в мире подлунном справедливость…

А вдоль дороги текли и текли однообразные поля, обсаженные по обочине тополями. Понемногу появился подлесок, болезненного вида березки в осенней ржавчине и черные ели. Волк насторожился:

— Лес, да? А почему пахнет так странно?

— Грязный лес, — ответил Хольвин односложно и хмуро, все еще во власти собственных мрачных мыслей. — Там, дальше — садоводства, с другой стороны дороги — птицефабрика… Свалки, конечно. Грязный лес, в общем.

Волк притих, глядя вперед. Шоссе пересекло грунтовую дорогу с указателем «Садоводство „Веселый уголок“»; у самой обочины стоял громадный контейнер для мусора, полный доверху, мусор валялся вокруг, отчетливо несло помойкой.