Зеленая кровь

Михаил открывает люк гермокамеры, последний взгляд, еще раз, увидев меня, помахал рукой и скрылся. За ним торопливо, друг за другом, прошли в гермокамеру Старцев (как же он, бедняга, переживал в ожидании и как же просиял, когда услышал свою фамилию!) и тишайший Боря Хотунков — агроном, ботаник и биолог, руководитель группы фотосинтеза. На его долю достанется фитотрон.

А двое оставшихся плотно прикрыли за товарищами люк, так что заскрипело резиновое уплотнение, дождались, когда в динамике раздастся голос Михаила: «Камера закрыта», сбежали по стремянке и растворились в толпе болельщиков.

Я вынул из кармана шпагат, фанерку с пластилином, печать…

Привычные операции, сколько раз я уже опечатывал гермокамеру! И все же в этот раз было нечто особенное: впервые испытатели отрывались от мира земного в буквальном смысле слова: шторы задернуты, гермокамера покрыта звукоизоляцией, ни радио, ни телефона — только редкие минуты связи, доклады о самочувствии, контроль программы… «Запирали их в сурдокамерах, в бесконечности немоты»… Да, впервые мы испытателей запускали в сурдокамеру. И еще впервые мы их должны были основательно оторвать от земной атмосферы — три процента углекислоты!

— Камера опечатана!

Хлебников придвинул к себе журнал, глянул на часы, занес время, расписался и подал ручку Руфине. Потом расписался Боданцев и последним — я. Только после этой процедуры Хлебников уступил место у микрофона мне. Теперь за все, что может случиться, нес ответственность дежурный врач. И я — начальник лаборатории медико-биологических исследований.

— Доложите о готовности, — пригнулся я к микрофону.

— Телеметрия подключена, — ответил Михаил. Я глянул на экран контрольного телевизора. Монитор телекамеры подвешен у них внутри так, чтобы видеть по возможности все помещение, как будто разглядываешь испытателей от пульта. Через иллюминатор. Все трое, откинувшись на спинку, сидели рядышком на диванчике, и от каждого тянулся кабель. На месте были и газовые маски — над головами. Сейчас к этим маскам был подключен кислород.

— Самописцы?

— Включены, — ответила Аллочка.

— Параметры по телеметрии?

Краешком глаза я видел, что кривые на самописцах как будто пишут норму. Но, как говорится, береженого бог бережет.

— В норме, — подтвердила Аллочка.

— Кислород?

— Готов, — откликнулся техник от пульта аварийных баллонов.

— Культиватор?

В динамике щелкнуло, и женский голос бойко отрапортовал:

— Все нормально, Александр Валерьевич. Насосы работают хорошо, хлорелла барботирует, кислород в гермокамеру поступает в норме.

Все это я видел у себя на пульте; зеленые транспаранты подтверждали, что культиватор вырабатывал кислород в достаточном количестве. На одного пока. Когда поднимем концентрацию углекислого газа, тогда, конечно, выработка кислорода должна увеличиться втрое…

— Кислород! — крикнула Аллочка. — Падает!

Смотри-ка! Вот это газоанализатор — пяти минут не прошло, а уже зафиксировал понижение концентрации кислорода — молодец Боданцев, отрегулировал аппаратуру «на ять»…

— Включить компенсатор кислорода.

Зашипел газ, чмокнул и захлюпал выравнивающий насос. Ну что же, можно начинать «подъем».

— Поехали, Анатолий Иванович.

Боданцев, не сводя глаз с манометра, стал осторожно отворачивать вентиль на первом баллоне. Одновременно на главном пульте вспыхнул красный транспарант: «Внимание! Гермокамеру не вскрывать! Неуравновешенная атмосфера!» Этот транспарант будет гореть до тех пор, пока не закончится эксперимент, пока мы не выровняем состав атмосферы гермокамеры с нашей, земной

— Как самочувствие?

— Отличное.

Голос у Михаила спокойный — это хорошо. Сейчас очень многое зависит от него: от его выдержки, оптимизма, веселой шутки. Правильно ли подобрали команду? Доведись до меня, я бы, пожалуй, тоже остановился на этих парнях.

— В гермокамеру пущен углекислый газ. Дышите глубже. Если будете чувствовать удушье — сообщите: понизим температуру. Можете включить вентилятор.

У них над головами укреплен электрический вентилятор. Вообще на этот раз гермокамеру напичкали электроаппаратурой до предела. Слава богу, если что сломается, в составе экипажа Старцев — у этого парня золотые руки, исправит.

Капнограф стал осторожно задирать чернильную линию вверх: 0,3… 0,4… 0,6…

— «Площадка»!

Боданцев бросил взгляд на меня — понял. Закрутил вентиль и подошел к приборам телеметрии. Пока все в норме.

Я включил канал связи с гермокамерой.

— Как дела? Жары не ощущаете? Все трое, как по команде, уставились в объектив монитора — с экрана смотрят на меня.

— Нормально. Все нормально, — ответил Михаил. Он сидит слева — дальше всех от микрофона. Его голос глушится кондиционером. Надо бы микрофон в гермокамере сделать переносным. Или лучше поставить второй. Но теперь поздно.

Боданцев взъерошил свои и без того лохматые волосы, улыбнулся как-то растерянно, даже заискивающе, и сказал:

— Лучше самому быть там… — Не закончил, махнул рукой и опять полез пятерней в шевелюру: — Неужели, думаешь, симбиоз не состоится?

— Поживем — увидим. Давай, Толя, дальше. До процента.

Снова зашипел углекислый газ, и тотчас захлюпал выравнивающий насос.