Зеленая кровь

— Мне Куницыну, пожалуйста, — повторил я, чувствуя, что у телефона кто-то есть, слушает меня.

— Это я, Саша… Не узнал мой голос?

В самом деле… Никогда не слышал ее голос по телефону. Или слышал, но так давно… Никогда не задумывался, какой у нее голос. А оказалось — низкое контральто.

— Здравствуй, Наташа. Ты искала меня?

— Да. — Теперь ее голос стал звучать чуть выше, теперь я уже узнавал ее. Этот сумасшедший… — Она запнулась. Он у вас теперь работает? Даже телефона не оставил — кое-как нашла. Ты его видел?

— Да, конечно. — Где он?

— Как где?

Я не знал, что говорить: неужели Михаил не сказал ей про гермокамеру! Вот это новость!

— Он мне заявил, что месяц проведет на каких-то испытаниях. Но ведь можно письмо прислать? Или по телефону позвонить… Неужели у вас там такие секреты?

— Да никаких секретов, Наташа. Какие могут быть секреты, когда мы об этих испытаниях докладывали на Международном астронавтическом конгрессе. В Аргентине. Помнишь, может быть, у нас на факультете командовал Комсомолом Хлебников? Вот он с докладом и ездил.

— Да, Миша мне что-то говорил. Но я ничего не поняла. Так он что, — сообразила она наконец, — сам в этой гермокамере? — Она, видно, испугалась своей догадки. — Скажи, это правда?

Черт побери — вот положение!

— Знаешь, это разговор не для телефона.

— Я сейчас приеду, — быстро ответила она. — Куда ехать? В институт?

— Да, но… Я не имею права.

— Почему? С ним что-то случилось? Скажи, что? Ну я тебя умоляю, Ты не можешь мне соврать — я знаю. Ты самый честный… И ты ведь друг ему, правда?

— Послушай, Наташа… С ним ничего не случилось! Я только что видел его — жив, здоров. Сегодня у них праздник.

— Какой праздник, Саша? Ты с ума сошел. Какой может быть праздник в этой вашей тюремной камере? Ты что-то скрываешь. Я должна его увидеть. Я с ума схожу… Это чудовищно, Саша!

— Но это невозможно, пойми…

— Почему? Его уже нет в живых?

— Да жив он, здоров, Наташа.

— Тогда почему я не могу его увидеть? Да объясни ты мне наконец по-человечески. Почему я не могу его увидеть?

— Да потому что я видел его по видеоканалу.

— По какому каналу?

— По телевизору.

— О боже… Ничего не понимаю. Его показывали по телевизору?

Я почувствовал, что взмок. И еще эта Аллочка… Каждое слово впитывает, словно губка. Ну, пойдет теперь треп по институту!

— Аллочка, — прикрыл я микрофон ладонью, — у вас когда дежурство?

— С восьми.

— Идите отдыхайте. Вам ночь не спать — идите. Еще три часа — поспите где-нибудь. Или домой езжайте.

С какой неохотой вышла Аллочка! Вот бог наградил глазками… Прожекторы!

— Наташа, извини… Я тут. В общем, с Михаилом все в порядке, он жив и здоров.

— Я тебе не верю. — В голосе слезы. — Ты всегда мне говорил правду. А теперь… Я должна его увидеть… Я с ума схожу от вашей секретности!

— Да какая там секретность!..

— Ну — неизвестности. Я должна его увидеть, Саша. Должна! Как ты не понимаешь?

Я понял: заскок. Тут уж ничего не поделаешь — заскок. Но о чем думал Михаил? Не мог подготовить, растяпа. И что же делать теперь? Показать ей Михаила на экране видеоконтроля не проблема — ничего не случится. Но как она попадет к нам? Пропуск выдает только Хлебников. Да он меня самого упрячет в камеру, если узнает, что я решил Михаилу устроить свидание с его сумасшедшей женой! «Никаких побочных эмоций, никаких психологических накладок. Помните: мы имитируем космический полет. Члены экипажа находятся в сурдокамере: особый режим, никакой связи с «землей», кроме расписания, никаких посторонних разговоров — только медикобиологическая информация. Я выражаюсь ясно?» М-да, положение…

— Ладно, Наташа. Приезжай. Корпус экологии человека. В глубине парка, Я тебя встречу. У входа. Приезжай.

Я надеялся обойтись без объяснений. Бывает, придешь к нему, попросишь пропуск, скажешь, откуда товарищ, подпишет и даст пустой бланк: «Сам заполни». Но не тут-то было!

— Кому пропуск?

Уставился квадратными очками.

— Наталья Гавриловна…

Смотрит, ждет.

— Куницына.

Ручка в сторону.

— Жена?

— Жена.

Пропуск в стол. Все ясно. Можно поворачиваться и уходить.

— Послушай, Григорий Васильевич. Бывают обстоятельства…

— Меня обстоятельства не интересуют.

— Да, тебя обстоятельства не интересуют — знаю. Но психологическое состояние испытателей тебя должно интересовать? — Молчит. Смотрит непонимающе. — Этот растяпа Куницын даже не объяснил ей, что уходит на месяц в гермокамеру. И она бог знает, что вообразила. Ревет.

— Ну и что?

— Куницын об этом, думаешь, не догадывается?

Уставился на меня… Сейчас ляпнет: «С каких это ты пор, Стишов, стал поклонником телепатии?»

— Послушай, Гриша, ну что случится, если она посмотрит на него по видеоканалу? Увидит, что жив, здоров, смеется, разговаривает… У них сегодня такой праздник — фитотрон подключили! Редиску, салат ели… До смерти им, видно, надоели эти лиофилы — консервы и есть консервы. Да еще засушенные.

Я понимал, что несу чепуху, лицедействую похлеще Михаила. Но как, чем его пронять? Ни на шаг от программы, железная дисциплина, эксперимент «должен быть доведен до конца чисто и безукоризненно… Что ему до Наташиных слез? Шелуха…

— У тебя все?

Будь ты… Чурбан.