Зеленая кровь

Звякнул люк. Открыли. Я отошел, сколько позволял шнур микрофона, вправо: шлюз раздулся, словно пузырь, но как только люк отошел — мгновенно сморщился и чуть не втянулся в гермокамеру. Разве уравнительный насос способен так точно давление!

В пленке, разворачивая ее, барахтался один из испытателей. Кажется, Старцев.

— Надо выносить, — требует Тая. — Я ему введу кофеин.

— Как ты введешь?

А! Через пленку…

— Гена! Борис! Осторожно поднесите врача к люку.

— А кабель телеметрии?

Ах, кабель…

— Сколько позволяет длина. Пока не отстыковывайте.

А время идет, я чувствую сердцем, его ударами чувствую, считаю эти проклятые секунды, которые мы теряем из-за самонадеянности. Как же! Авария у нас исключена — стоит ли ломать голову над аварийным снаряжением? Эх, Толя, некому намылить твою борцовскую шею за эти тяп-ляп: одна газовая магистраль, телеметрии в шлюзе нет…

— Шлюз развернулся!

И тотчас захлюпал уравнительный насос — сейчас он начнет сбрасывать давление в гермокамере, и шлюз опять сложится.

— Отключите!

Слава богу, сами сообразили: отключили насос, а не баллоны.

Шлюз по форме сделан в виде телефонной будки. Еще одна глупость: как в летаргическом сне, без сознания, заставить человека стоять три часа? Не могли сообразить, что нужна не будка, а…

Тая сообразила: подтащила к шлюзу кресло дежурного врача. Молодец — все понимает без лишних слов, и шприц у нее уже наготове.

— Отстыкуйте кабель и выносите! — приказываю я парням в гермокамере — микрофон теперь не нужен. — Усадите его в кресло и закатайте по локоть оба рукава кофты. Оба!

Стрелки самописцев второго канала упали «по нулям»: телеметрию от Михаила отключили. Все. Больше видеоконтроль не нужен. Сейчас все внимание шлюзу. И газоанализаторам. Хоть бы работали быстрее!

Подошел к шлюзу. Парни, шурша пленкой, усаживают Михаила в кресло. Пленка трещит, отклеивается, конечно… К счастью, Аллочка начеку: заклеивает лентой.

Михаил выглядит странно: загорелое, сухощавое лицо спортсмена, но — совершенно безжизненное. Словно маска.

Тая, сминая пленку, пытается ухватить его обнаженную руку. Ребята ей помогли. Пульс? Нет…

— Шприц!

Я оглядываюсь: шприц лежит на полу — на крышке стерилизатора. Какая уж там стерилизация, сообразила хоть иглу ваткой закрыть. Спасти бы…

— Все, парни. Назад, в гермокамеру. Закрыть люк, — приказываю я испытателям.

Они все понимают, смущенно, натянуто улыбаются, кивают — то ли здороваясь, то ли прощаясь, и скрываются в гермокамере. Скрипит поджимаемая люком уплотнительная резина. Михаила можно начинать «спускать».

Сколько же времени прошло с того мгновения, как я па пульте увидел красный сигнал? С того момента, как взревел тифон? Сейчас одиннадцать семнадцать. С полчаса, наверное, провозились. Если бы «спускали» в гермокамере… Ладно. Хоть так получилось, инъекции, по крайней мере, можно делать.

Техники все операции выполняют теперь без дополнительных команд: отключают, выравнивают давление, газовый состав… По капнографу в шлюзе уже два с половиной процента углекислого газа. Хватит пока.

— Стоп по шлюзу. «Площадка».

Тая смотрит на меня с укором: быстрей, что делаешь?

— Нельзя. Сама ведь понимаешь, какой номер может выкинуть ацидоз.

Уже выкинул. К сожалению, выкинул.

Еще через пятнадцать минут Михаила «спустили» до двух процентов. Это недопустимо быстро, совершенно очевидно, что углекислота из крови Михаила уходить не успевает. Но тут уж не знаешь, что хуже: пульс падает, несмотря на все новые и новые инъекции кофеина. Тая уже не встревожена, а перепугана — ничего не понимает. Да и я, откровенно говоря, не понимаю, что происходит: такой сильный ацидоз, просто острое отравление…

— Пульс около пятидесяти, — доносится голос Таи. И тут я услышал голос Хлебникова. Приехал. Расспрашивает, как произошло. Стоит сзади нас с Таей. Разглядывает Михаила, а расспрашивает Аллочку. И вдруг:

— Как ты себя чувствуешь, Стишов? Вопрос этот настолько неожидан, настолько нелеп… Мы оглядываемся оба — я и Тая. О чем он спрашивает?

— Пульс — пятьдесят, температура, кажется, высокая, через пленку ощущается плохо, — говорит Тая о Михаиле. — Без сознания.

Но Хлебников смотрит не на нее и не на Михаила, а на меня.

— Ты меня спрашиваешь?

— Да, тебя. Сможешь пойти в гермокамеру? Ты ведь дублер Куницына.

Вот он о чем! Поразительный ты человек, Хлебников…

— Если мы сейчас не введем в гермокамеру третье-го члена экипажа — нарушим состояние симбиоза, — объясняет свой вопрос Хлебников. — Нарушим эксперимент.

— Сейчас мы никого туда не введем, — неожиданно резким тоном перебивает его Тая. — Пока не «спустим» Куницына.

— Да, разумеется, — несколько стушевывается Хлебников. Стоит секунды две-три позади нее, а потом бесшумно отходит к пульту. Но еще через минуту я слышу его твердый, властный голос — разговаривает по телефону с Мардер: