Зеленая кухня, или Самый опасный рецепт (СИ)

— Я давно это заметил. Люди всегда так поражаются доброте и пониманию, словно это какие-то мифические вещи. Невозможные.

— Так и есть. В глазах всей столицы я распутница, — прошептала я и сделала еще глоток чая. Успокоительное пробивалось ко мне через горе и боль: вот и ком в горле отступил, вот и плакать уже не хочется. — А вы меня знаете несколько дней… и помогаете. И не оставляете меня. И не…

Я не договорила. Если верить тому, что рассказывали об Аррене, он давно должен был сделать меня своей наложницей. Покорным големом, который не мыслил бы о сопротивлении или побеге. Но человек, который меня спас, оказался совсем другим — и это давало мне надежду на то, что жизнь все-таки наладится.

— Удивительно, что они даже не захотели вас выслушать, — произнес он. — Сразу же бросились в бой. А я же быстро вас догнал.

Нет, у него точно была какая-то тайна. Давняя, глубокая, наполненная болью и горем — но именно она сделала Аррена Эленбергера таким, каков он есть.

— Да, вы появились… эпично, — улыбнулась я. — Как древний воин, с этим вашим топором.

Аррен улыбнулся в ответ. Пожал плечами.

— Я услышал взрыв и решил, что топор не помешает.

— Пляк! — сказала мандрагора, устроилась на диванчике рядом с моей ногой и довольно засопела, уснув. Аррен посмотрел на нее и предложил:

— Если хотите, то я отомщу за вас. И этому Энтони Локсли, и вашим родителям.

— Нет! — выпалила я, даже не задумываясь. — Нет, что вы! Не надо, пожалуйста!

Мой бывший муж, конечно, заслужил месть. Этот корвский дым, например, который Аррен упомянул на улице, или что-то посерьезнее — но я понимала, что это никому не принесет добра. Я не восстановлю свою репутацию, моя семья меня не примет, а всеобщее сочувствие снова будет на его стороне, а не на моей. Аррен вопросительно поднял бровь.

— Почему же нет?

— Месть это низкое дело, — пробормотала я.

— А правосудие?

— А правосудие на его стороне. Это ведь я получаюсь распутница, а не он. И про вас будут говорить гадости.

Аррен только рукой махнул.

— Про меня уже столько говорят, что еще одна сплетня ничего не изменит. Вы удивительно добры, Джейн.

Я попыталась скрыть смущенный румянец, приливший к щекам, за очередным глотком чая из чашки. Добра… Почему сейчас это прозвучало так, словно Аррен хотел сделать комплимент?

— Вас унизили и растоптали. Вас выбросили из жизни, и вернуться вы не сможете. Самые близкие и родные люди в некотором смысле убивают вас. Но вы не хотите вреда вашим обидчикам, — Аррен пожал плечами. — Вот я и говорю: удивительно. На вашем месте я бы запустил червей в брюхо этого Локсли. И был бы рад его мучениям.

Меня даже передернуло от отвращения.

— Не говорите так. Это ужасно!

Я снова вспомнила, в чьем доме теперь живу. Аррен мог быть добр ко мне, он мог защищать меня, но при этом он оставался собой — человеком, способным растереть в ладонях листок и вызвать чуму. Не следовало об этом забывать.

— Пожалуйста, не делайте ничего такого, — попросила я, надеясь, что Аррен все-таки откликнется на мою просьбу. — Потому что я вижу в вас не того, кого видят все остальные. Другого человека, хорошего.

И добавила шепотом, понимая, что с этими словами переступаю какую-то очень важную грань в своем сердце:

— И не хочу его потерять…

Некоторое время Аррен молча смотрел на меня, словно пытался поверить, что услышал именно то, что было сказано. Затем он отставил чашку и сказал:

— Вы не потеряете, Джейн. Не бойтесь.

И я поняла, что верю ему.

И сделалось легче.

* * *

Аррен

Особо важные растения я держал в одной из комнат: окна были тщательно зашторены, чтобы не пропустить ни капли солнечного света, особые артефакты работали под потолком, перегоняя воздух, чтобы в помещении всегда царила ровная прохлада. Закончив чаепитие с Джейн и отправив девушку отдыхать, я пришел сюда, к горшкам и листьям.

Мне надо было успокоиться.

Ламбелин, который является основой для зелья, способного просто отключить человеческие почки и вызвать мучительную смерть, я раньше высаживал в феврале, но в этом году убедился: лучшее время для ламбелина это апрель. Зеленые стебли, усеянные плотными круглыми листьями, росли просто стремительно — под лампой и с необходимым увлажнением. Надев перчатки и вооружившись ножницами, я срезал несколько верхушек, растер в пальцах и ощутил сладковатый запах: еще два дня, и ламбелин можно будет срезать и упаковывать в специальные металлические ящики. Дозреет, выпустит соки — вот и зелье готово.

Надо же, “я вижу в вас хорошего человека и не хочу его потерять”. Я усмехнулся — это было непривычно и странно. Когда живешь с репутацией монстра, то привыкаешь к тому, что от тебя не ждут добра, и это не пугает и не мучает. От разбойников с большой дороги тоже не ждут светлых порывов души — а для всего света я был гораздо хуже такого разбойника.

И вот Джейн. Джейн-из-реки, которая как-то вдруг стала для меня не просто девушкой в отчаянии.