Зеленая кухня, или Самый опасный рецепт (СИ)

И Джейн теперь лежала на диване сломанной куклой — и я пытался починить ее, но не мог. Жизнь вытекала из нее едва заметными голубыми ручейками. Мы ведь так и не успели пожениться — в этой мысли было столько горечи, что больно было дышать.

Доктор Тарво, торопливо вбежавший в дом, склонился над Джейн, заглянул ей в лицо, нащупал пульс на запястье и сокрушенно произнес:

— Я не разбираюсь в магических делах… но она умирает.

— Увы, — глухо откликнулся я. У меня снова остался только один выход — и я хотел им воспользоваться.

Когда умерла Элейни, то зелье истинной любви отняло четверть моей души. Сейчас умирала Джейн — а зачем мне тогда душа, если ее не станет? Если все, что мне останется — холм, заросший зеленой травой, ветер, бескрайняя тишина?

— Ваш проселениус, доктор, — негромко, но отчетливо сказал я. Медлить было незачем. — Десяток самых крупных цветов. Бертран, сможете принести мандрагору с моей зеленой кухни?

Доктор Тарво кивнул и торопливо отправился в свой заросший сад. Я надиктовал Бертрану все, что нужно было принести из моего дома, чувствуя себя полководцем, который отдает приказы. Джейн неподвижно лежала на диване, Фредрик обнимал плачущую Ханни, сокрушенно качая головой и утопая в ужасе понимания, что может утратить свою семью, а у меня осталась только вера в то, что я сумею справиться.

Зелье истинной любви можно было приготовить в любом горшке на любой кухне. У Джереми Коскинена была не только печь, но и небольшая плита, и он охотно вызвался ассистировать.

— Позвольте помочь вам, — решительно произнес он. — Когда-то я прошел медицинские курсы… и сделаю все, что смогу.

Он хотел хоть как-то исправить то, что случилось, но я отказался. Зелье истинной любви требовало только одних рук — любящего человека. Доктор Тарво принес проселениус — белый, отборный — и дом озарило свежим прохладным запахом.

Ножи у Коскинена были в идеальном состоянии — сверкающие, отлично наточенные. Я аккуратно нарезал проселениус на маленькие кусочки и отправил в горшок, свирепо булькающий кипятком. Пришел Бертран с мандрагорой — та смотрела настолько отважно, словно готова была влезть в горшок целиком, лишь бы спасти Джейн.

— Режьте меня! — приказала она. — Вот хоть всю режьте, лишь бы помогло. Пляк! Пляк…

И мандрагора затряслась всем тельцем и расплакалась, закрыв глаза ручонками. Осторожно отрезав несколько кусочков, я добавил их к проселениусу, и прозрачная вода в горшке обрела насыщенно золотой цвет.

Великие боги, пусть у меня все получится.

— Что я могу сделать? — сдержанно спросил Бертран, выставив на стол нужные пузырьки.

— Ничего. Я спас ее один раз… и спасу во второй, — ответил я, отмеряя в варево ровно четырнадцать капель кевеларина. Содержимое горшка изменило цвет с золотого на сиреневый — пока все шло так, как надо. Пока.

— Там у вас расцвел удивительный цветок, — вдруг сообщил Бертран. — Такой белый, крупный. Три бутона на одной ветке.

— Трицветок, — ответил я, и в носу стало жечь от подступающих слез. Говорят, что мужчины не плачут. Говорят, что не бывает вечной и верной любви. Говорят, что однажды все пройдет, и любая потеря сгладится и забудется. Врут. — Она должна его увидеть.

* * *

Джейн

Все вокруг было золотым — бескрайним океаном с теплыми ласковыми волнами. Я плыла сквозь это золото, вдыхая его медовый аромат — издалека доносилась торжественная песнь, и меня влекло к ней так, словно она была самым центром мира. Дойдешь до нее — и все станет хорошо, уже навсегда.

Здравствуй, дитя.

Голос окутал меня прикосновением ласковых ладоней — он был солнечным светом и детской улыбкой, осенней листвой и цветущей вишней, полуденным зноем и запахом новогодней ели. Он был всем.

— Здравствуй! — откликнулась я. Золотые волны качнулись, увлекая меня вперед, к музыке, к единственному счастью. — Вот я и дома.

Наконец-то я шла туда, куда должна была прийти. Все кончилось, дорога привела меня в мой единственный дом, туда, где я должна была быть. Я вернулась.

Как ты, дитя? Все ли хорошо?

Хорошо? Слишком простое слово. Как им можно описать тот окрыляющий восторг, который накрывал меня с головой? Песнь становилась все громче, я различала в ней все новые и новые оттенки и переливы, и каждая моя частица откликалась на ее зов, стремясь стать участницей в вечном хоре.

— Да! — ответила я и вдруг поняла, что сейчас заплачу. В этом мире не было места слезам — но как не плакать, когда душа наконец-то там, где больше не будет ни горя, ни тоски, ни печали? — Да, все хорошо!

Посмотри. Я покажу тебе кое-что.

Золотые волны качнулись, наполняясь разливами красок. Я увидела яркий весенний день — это был май, и сад возле дома был погружен в облака сирени. Сирень не цветет на севере так рано, но это был особый сорт, Аррен вывел его на первый день рождения нашего сына, Эрика.

Аррен? Эрик?