Зеленая мартышка

Возвращались с неудачной рыбалки поздно, издалека, шли по шпалам одноколейки. Темнело, когда увидели они огоньки волчьих глаз, волки окружали их, держались близко, но пока не подходили. Они побежали, побежали и волки. Остановились передохнуть, волки тоже остановились, выжидая. Отец выстрелил. Волки чуть отошли. Отец с сыном снова побежали, отец стрелял несколько раз, потом патроны кончились. Драгоценную снасть, «паука», бросить было жалко, «паук» мешал отцу, да и был он с ребенком, который не мог бежать быстрей.

Но железная дорога проходила через армянское детство, и их нагнала спасшая их дрезина.

Древо желания

Детство «армянина из Пензы Леонида Исааковича Флигельмана, научного сотрудника славянского сектора Ленинградского института археологии», как в молодости называли его друзья, тоже прошло в Армении. В Пензе начинались аресты, репрессии, в частности, на заводе, где работал отец; и переехали на родину Лёниной матери Рузанны — в Ереван. Одного из родственников, мальчика-ровесника, родители назвали Лунеджи: Ленин Умер, Но Его Дело ЖИвет.

Во дворе росло волшебное дерево.

Дедушка с материнской стороны, отец Рузанны, известный всему городу врач Симон Атанасян, привез саженец из кругосветного путешествия — из Японии.

Во время резни семью Атанасяна принял в свой дом, укрыл и спас персидский посол.

Дерево цвело трижды в год, цветы были разного цвета; белые, розовые, голубые. Оно напоминало лиственницу, но хвоя была длиннее, мягче, шелковистее.

Возможно, оно исполняло желания, как всякое истинное древо жизни. Но никто под ним желаний не загадывал, ленточек заветных на ветвях не завязывал. Мальчишки обращались с ним немилосердно: лазали, ломали ветки для луков, стрел, мечей, копий; впрочем, девчонки ломали их на букеты в дни цветения.

В конце концов дерево засохло, погибло.

Спустя полвека археолог Флигельман говорил:

— Мне казалось, что это мы по легкомыслию сгубили его, что это наша вина, моя вина, всю жизнь его вспоминаю, чувствуя себя тайным убийцей волшебного дерева.

Вместе с детством позади остались Фудзияма Арарата и древо жизни из Японии, а судьбой стали Фонтанка с Невою, куда не долетал ветер из Араратской долины детства, ревнивый южный ветер, хранящий для одного себя горы, долы, камни, цветы, цвета.

Рассказ Жанны

Матушка моя, медсестра ожоговой клиники (одной из самых тяжелых клиник Военно-медицинской академии), умевшая превращать нашу небогатую, полную лишений жизнь в праздник, заболела, попала в лечебницу для душевнобольных с тяжелой депрессией. Дочерей воспитывала она одна, поэтому младшую Наташу отдали на время в Дом малютки на Васильевском острове (потом мы с мамой ее оттуда забирали, из бывшей помещичьей усадьбы, стоявшей в заснеженном парке), а я, третьеклассница, оказалась в доме дяди Веси.

Дядю Весю, Вячеслава, звали иногда и Вечей (думая, должно быть, что Вячеслав пишется через «е»…), но Весей чаще, может, оттого, что родился он где-то неподалеку от Рыбинска, как и моя бабушка, на Средней Волге, где — кроме мещеры, мордвы, муромы и мери — жила весь. Он чем-то походил на Шакурова. Жена его, Таня, была то ли якутка, то ли нанайка, обрел он ее в хронотопах ссыльно-лагерных скитаний, о которых я не знала ничего. Известно мне было о детстве дяди Веси в купеческой семье, он закончил гимназию, знание языков помогло ему, когда бежал он из фашистского плена через несколько стран; по легенде, пригнал он «из плена» стадо коров, за что вышло ему некое снисхождение, однако «за плен» (и «за срок», как я теперь думаю) лишен он был возможности получить приличную работу, работал (вместе с Таней) железнодорожным рабочим. А в лагере (скорее в немецком, чем в нашем?) его облучили. Поэтому детей у них с женой не было, он очень хотел удочерить одну из племянниц, — видимо, речь шла обо мне. В конце концов они усыновили ребенка каких-то Таниных родственников.

Мой дядя и мой отец некогда дружили, жили в одном доме, дядя Веся был 1903 года рождения, а отец — 1900-го.

Дядя Веся с тетей Таней ездили за малиной в Померанию, я думала — «Помирание», очень боялась мертвецов, трепетала. При этом совершенно не страшилась вылазок нашей детской ватаги на Волково кладбище, где мы ели малину с могил.

Дядя Веся жил у Волкова кладбища в «доме на семи ветрах» (дом так все называли — и жильцы, и я, я потом очень удивилась, посмотрев в юности фильм про дом на семи ветрах), отдельно стоящем, одиноком, в несколько этажей: он и сейчас стоит.

Мне были куплены синенькая фетровая шляпка с полями, с лентами и лаковые черные туфельки, я казалась себе одетой роскошно, как принцесса, и от распирающих меня чувств залезла в шляпке и туфельках на высоченный тополь, откуда долго не могла слезть.