Зеленая Миля

Я сделал, как он просил, упершись левой рукой в одну из балок, — так я чувствовал себя устойчивей. Ветер снаружи поднялся опять, и воздух свистел через отверстие прямо мне в лицо. Я ощущал пронизывающее дыхание зимней ночи на границе с Югом… и что-то еще.

Запах мяты.

«Берегите Мистера Джинглза» — услышал я голос Делакруа, звучавший не очень уверенно. Я услышал эти слова и почувствовал тепло Мистера Джинглза, когда французик передал мне его, обычного мышонка, несомненно более умного, чем другие его собратья, но все равно всего лишь мышонка, а не такого-то имярек. «Смотрите, чтобы этот скот не трогал моего мышонка», — сказал он, и я пообещал, как всегда обещаю им в конце, когда прогулка по Зеленой Миле перестает быть чем-то нереальным или гипотетическим и становится неизбежностью. Отправить письмо брату, которого не видел двадцать лет? — Обещаю. Произнести пятнадцать раз «Аве, Мария» за упокой души? — Обещаю. Разрешить умереть под духовным именем и чтобы это имя было написано на могиле? — Обещаю. Именно с этим они могли идти спокойно, и спокойно садиться на стул в конце Зеленой Мили, оставаясь в здравом рассудке. Конечно же, я не мог выполнить все обещания, но я сдержал то, которое дал Делакруа. Что же касается самого французика, с ним расплатились сполна. «Этот скот» причинил ему много боли и страданий. Да, я, конечно, знаю, что он совершил, но никто не заслужил того, что случилось с Делакруа, когда он попал в суровые объятия Олд Спарки.

Запах мяты.

И что-то еще. Что-то в глубине отверстия. Правой рукой я вытащил авторучку из нагрудного кармана, все еще держась левой за балку и уже не обращая внимания на то, что Брут неосторожно щекочет меня под коленками. Одной рукой я отвинтил колпачок авторучки и кончиком пера выковырнул что-то наружу. Это нечто оказалось тонкой деревянной щепочкой, выкрашенной в ярко-желтый цвет, и я снова услышал голос Делакруа, да так отчетливо, словно его призрак находился в одной комнате с нами, — причем именно в той, где Вильям Уортон провел так много времени.

— Эй, ребята! — На этот раз это был смеющийся, довольный голос человека, забывшего хоть нанемного, где он и что его ожидает. — Идите смотреть, что умеет Мистер Джинглз!

— Боже, — прошептал я. У меня перехватило дыхание.

— Ты что, нашел еще одну? — спросил Брут. — Я нашел три или четыре.

Я спустился и посветил на его раскрытую большую ладонь. На ней лежало несколько щепочек, словно бирюльки для эльфов. Две желтые, такие, какие нашел я, одна зеленая и одна красная. Покрашены они были не красками, а восковыми карандашами.

— Боже мой, — произнес я низким, срывающимся голосом. — Ведь это кусочки той катушки? Но почему? Почему они здесь?

— Ребенком я не был таким большим, как сейчас, — сказал Брут. — Я сильно вырос где-то между пятнадцатью и семнадцатью. А до этого был малявкой. И когда впервые пошел в школу, мне казалось, что я такой маленький, как… маленький, можно сказать, как мышка. Я был напуган до смерти. И знаешь, что я делал?

Я покачал головой. На улице ветер завыл снова. Паутина в углах между балками качалась, как рваные кружева. Никогда я не находился в более населенном призраками месте. Именно здесь, когда мы стояли и смотрели на щепочки катушки, доставившей нам столько хлопот, я вдруг начал осознавать то, что почувствовал в сердце после того, как Джон Коффи прошел по Зеленой Миле: я уже не могу здесь работать. Плевать, депрессия или что там еще, я больше не могу смотреть, как люди идут через мой кабинет навстречу смерти. Даже если появится еще всего один — это будет уже слишком.

— Я попросил у мамы ее платочек, — продолжил Брут. — И, когда мне хотелось плакать, я его доставал, чувствовал запах ее духов и мне становилось легче.

— Ты считаешь, что эта мышь сжевала кусочки катушки, чтобы вспомнить Делакруа? Эта мышь?

Он поднял глаза. Мне вдруг показалось, что в них стоят слезы, но, наверное, я ошибся.

— Не знаю, Пол. Но я нашел их здесь и почувствовал запах мяты, так же, как и ты, — ведь ты тоже почувствовал. И я больше не могу. Я не хочу здесь работать. Мне кажется, что если я увижу еще хоть одного человека на этом стуле, то умру. В понедельник я хочу попросить, чтобы меня перевели в колонию для малолетних. Если удастся перейти до появления следующего узника, отлично. Если нет, я уволюсь и вернусь снова на ферму.

— А что ты выращивал в жизни, кроме камней?

— Неважно.

— Я понимаю, — сказал я. — Думаю, что уйду вместе с тобой.

Он пристально посмотрел на меня, как бы убеждаясь, что я не шучу, потом кивнул, словно все решилось. Ветер снова завыл и задул, на этот раз так сильно, что заскрипели балки, и мы с тревогой посмотрели вокруг на обитые тканью стены. Мне вдруг показалось, что я слышу Вильяма Уортона — не Крошку Билли, нет, для нас он с первого дня был Буйный Билл, когда кричал и хохотал, и говорил нам, что мы будем безумно рады от него избавиться и никогда его не забудем. В этом он оказался прав.