Зеленая ночь

Ахмед увидел, как у Сафара мелко затряслись пальцы, раздулись ноздри, заалели щеки. Парню так стало жалко каменщика, что хотелось схватить стул и ударить им золотозубого портного по голове.

«Чего Сафар сидит? — удивился Ахмед. — Почему не встанет и не врежет как следует этой гадине?»

А Муса снова полез в карман, достал металлический рубль и кинул на стол. Монета, покатившись, звякнула о стопку с водкой.

— Сыграй мне… «Цветок айвы», — куражился Муса, — я плясать хочу… Играй же, говорят тебе, у меня зуд в ногах!

Уста Сафар сидел съежившись, крепко прижимая к груди гармонь, точно ему было холодно.

— Слушай, ты здесь для чего сидишь? — медленно, с расстановкой спросил Муса. — Для того чтобы играть по заказам гостей, не так ли? Ну, так играй же — я плачу!

Сафар уставился налитыми кровью глазами в золотозубый рот портного Мусы, сделал несколько судорожных затяжек; не замечая пепельницы, бросил окурок на землю и притушил его носком ботинка. Потом взял стопку и выплеснул водку в лицо портному. Муса закрыл глаза, сжал кулаки…

Открыв глаза, портной увидел перед собой бледного Ахмеда, который тяжело дышал и с ненавистью смотрел на него. Портной еще заметил, как на тонкой шее парня билась голубая жилка. Такая решимость Ахмеда испугала Мусу. Он кинул взгляд на Сафара — тот сидел, обняв гармонь, в глубоком раздумье.

Парень в белой рубахе тронул портного за плечо.

— Я же говорил тебе — не надо!

Ладонью белой пухлой руки Муса утер с подбородка капли водки и смерил взглядом Ахмеда. Парень в белой рубахе потянул портного к выходу. Муса, упираясь, оглянулся на Ахмеда и наконец выпалил в сердцах:

— Нет, вы только поглядите на Алишева сироту, с кем он дружбу водит.

Потом Ахмед с уста Сафаром молча шли по пыльной дороге. Ахмед нес гармонь, и гармонь, казалась ему тяжелой. Напрягшиеся мышцы расслабились, и во всем теле ощущалась вялость. Ноги подкашивались.

Сафар шел, думая о чем-то своем. Лишь дойдя до дома, он вдруг схватил парня за руку.

— Ты думаешь, я от нужды хожу играть? — спросил он горячо у Ахмеда. — Да я их всех деньгами засыпать могу. Я потому хожу… Я потому играю… — Мастер махнул рукой. — Да что говорить, тебе этого не понять.

Он круто повернул к своему дому, но, сделав шаг-другой, обернулся.

— Дом гнетет меня, — сказал он, — стены давят.. Невмоготу одному.

— Я ведь тоже один, дядя Сафар, — Ахмед подумал, поискал, что бы еще сказать в утешение мастеру, и наконец нашел: — Вон ведь и солнце в небе одиноко, дядя Сафар. Одно-одинешенько — что днем, что ночью…

Уста Сафар посмотрел на юношу и улыбнулся:

— Между нами говоря, ты, видать, в школе был изрядный тупица. Неужто же учителя не объясняли тебе, что там, где солнце, — ночи не бывает? Что солнце нигде не ночует? Никогда. И ему не приходится, как уста Сафару, натягивать на себя каждую ночь старое одеяло.

Ахмед смутился. Вот болван, подумал он о себе, мог бы и сам сообразить, это же каждому первоклашке известно. Хорошо, что с этакой башкой в институт не подался, — вот смеху-то было бы!

Они вошли во двор с развалившимся плетнем и поднялись на веранду. Сафар пнул ногой дверь — она отворилась. В комнате мастер сел на табурет, зажал голову ладонями и закрыл глаза.

Ахмед положил гармонь на стол и сказал:

— Устал ты, дядя Сафар, ложись-ка спать.

Постель была разобрана. Судя по всему, кровать тут никогда не застилалась; край одеяла касался пыльного, давно не метенного пола, наволочка на подушке потемнела от грязи. Стены тоже были серые от пыли. Бог ведает, когда их в последний раз белили! В комнате стоял нежилой дух.

Ахмед стал прибирать со стола остатки засохшей еды, разбросанные вперемешку с окурками.

Сафар приоткрыл один глаз и буркнул:

— Не трудись, зря это.

Он опять закрыл глаза, но вдруг, вспомнив что-то, вскинулся на Ахмеда.

— Слушай, — сказал он, — а ты знаешь, что такое для молодой женщины остаться вдовой? Знаешь, почему так рано седеют одинокие женщины? Не смей осуждать мать и Мансура, слышишь? Они правы! — Сафар помолчал. — Да упокоит аллах душу Алиша… Жить бы ему и жить… Да ведь Мансур в этом не виноват. Будь человеком, пойди и помирись с Мансуром. Это он попросил, чтобы я взял тебя на работу…

Ахмед оцепенел. Он с обидой подумал, что мать о Мансуром обошлись с ним как с несмышленым ребенком, втайне от него распорядились его судьбой. И выходит, вчерашней своей зарплатой Ахмед опять же обязан Мансуру? И зря, значит, скрывал он от матери, что работает.

Сафар зевнул, прикрыв рот ладонью.

— Ступай, — сказал он. — Я спать буду.

— Дядя Сафар, вернись на стройку. Не можем мы без тебя.

— Не вернусь… Плевать мне на Барата!

— А ты плюнь на Барата, а на стройку вернись. Не на Барата же мы работаем, верно? Кто он такой — Барат?

— Мал ты учить меня.

— Мы все тебя просим, не я один.

Сафар покачал головой, и Ахмед решил прибегнуть к последнему доводу:

— А знаешь, кто меня к тебе послал? Заргелем. Передай, сказала, чтобы вернулся мастер, без него, мол, никак…

Сафар недоверчиво улыбнулся:

— Врешь ты все….

— Истинная правда, уста.

Сафар весь подобрался, встал, уперся руками в край стола, вроде бы речь произнести собрался.