Зеленая Ведьма

Не знаю, сколько прошло времени. Я потеряла все силы и даже моя ярость стала слабой, как я сама. Но вот в колодце стало ещё темнее, чем раньше. Я задрала голову и увидела, что в колодец кто-то смотрит. Я не видела лица, но почему-то сразу поняла, что это не отец. Позже я узнала, что это был дохтор.

Я все-таки потеряла сознание, и не помню, как меня доставали. В себя я пришла в больнице. А на соседней лежанке была моя мама! Бледная и с перевязанной головой, но живая!

Потом я узнала, что произошло: соседи увидели, что мать лежит во дворе с разбитой головой. С отцом связываться они опасались и побежали к старосте. У того сидел дохтор. Все вместе они и прибежали на наш двор, и успели в последний миг: ещё бы чуть, и я бы захлебнулась в колодце, а мать умерла от потери крови.

В той больнице мы с матерью провели несколько недель. Я-то быстро выздоровела, но едва пошла речь о том, чтобы отправить меня к бабке, мать едва снова в обморок не кувырнулась. Так что дохтор решил оставить меня при ней.

Больница мне нравилась. По виду она была, как наша изба, и печка внутри была почти такая, но горницы были тесно заставлены лежанками, а на лежанках могли лежать разные люди. Они, однако, были не заняты. В то время люди в деревнях опасались дохторов, и долго так было. Если в деревне был знахарь, шли к нему, а не к дохтору.

Дохтор вылечил и меня, и мать. Я до сих пор молюсь за него, когда вспоминаю о молитвах. Святой он был человек, о больных своих радел, как о самых близких. Узнав о материных проблемах с детьми, он долго читал свои огромные книги, потом съездил в город и привез какую-то микстуру. Мать исправно ее пила, как и всё, что дохтор ей давал. Она-то верила дохтору беспрекословно.

Если бы мать померла, отцу грозил бы острог. Но мы с ней выжили, а после мать ещё и сказала всем, что сама упала, потому что Буренка её толкнула. Это – то единственное, что я не могу простить ей. Отец вышел из этой истории легко, будто ничего и не было. Ну, пригрозил ему староста каторгой, если убьет кого-нибудь, так это и без старосты отец знал. Так что, когда мы появились в доме, он скоро опять начал распускать кулаки.

Но теперь у меня была моя ярость. Родившаяся там, в колодце, с тех пор она не раз приходила мне на выручку. Когда отец бил меня, она подбадривала, шептала: "Все ближе тот день, когда он пожалеет об этом". И я, улыбалась, хотя боль сводила судорогой все тело. С тех пор, как у меня появилась ярость, я все меньше боялась отца.

Отец, конечно, увидел, что я изменилась. Его это бесило, он не понимал, что происходит. И хотел снова видеть мой страх.

Отец стал бить меня чаще, желая сломать, увидеть мои слезы. Помню, однажды, когда матери не было на дворе, он бросил меня нашей свинье Обжоре, – хотел, чтобы я испугалась. Вот просто взял в руки, перенес через ограду загона и бросил рядом с кормушкой, босыми ногами в свинячье дерьмо. А свинья – это страшная скотина, когда она больше тебя. Она жрет все подряд. Если человек выпил до беспамятства, свинья может ему лицо и уши обгрызть. А лет десять назад, мать сказывала, был в соседней деревне случай, когда свиньи съели ребенка, за которым недоглядели родители.

Я помню, как отец стоял в дверях хлева и с улыбкой наблюдал, как Обжора подходит ко мне, тыкает в меня своим пятачком и улыбается, – свиньи всегда улыбаются, особенно когда перед ними еда. Но ярость снова не дала мне погибнуть. Пока я вжималась спиной в шершавые доски загона, она снова приказала мне бороться. И я послушалась. Выломала из доски длинную острую щепку и изо всех сил ткнула ею прямо в мокрый пятачок. Видно, ярость придала мне хороших сил, потому что свинья завизжала обиженно и шарахнулась прочь, прижалась к стене хлева. Помню взгляд отца, полный злобы и недоумения.

С тех пор, кажется, он не пытался меня убить. Только бил, ну а к этому мы с матерью были привычные. Впрочем, произошло это, быть может, ещё и потому, что мать наконец выносила дитя и родила его в положенный срок.

Сашенька – так назвали ребенка. Было дитя один в один копией отца. Это помогло бате пережить новое горькое разочарование – опять не сын. Бабка тоже оттаяла, когда изволила рассмотреть сестренку поближе, через пару недель после рождения.

– В нашу породу пошла, – прогудела бабка. – Глаза уже сейчас чёрные, николаевские.

И тут же залила сахар ядом, сказала отцу:

– Слабая, видать, кровь у твоей жены, одни только девки и родятся.

Сашенька росла веселой, мы с матерью её обожали. Отец тоже, бывало, снисходил до неё, – привозил гостинчик с ярмарки или с праздника. Выпив, бывало и дочкой назовет. На шее катал под хорошее настроение и улыбался, слушая её счастливый визг. Я не завидовала, нет. Я слишком его ненавидела, чтобы мечтать о подобном. Но я радовалась, что жизнь будет добрее к сестре, что ей не придется убаюкивать лютые синяки на своем теле, как нам с матерью. И хоть были дни, когда отец, рассвирепев, махал кулаками и не глядел, в кого попадает, Сашенька побоев почти не видела.