Зеленая ветка мая

— Эх, Катя, пролетит незаметно зима, и снова рассеемся в разные стороны. Но теперь не то… Я тебе откроюсь, только, чур, ты мне тоже. Катька, любовь у меня! Пролетит зима, к окончанию курса поженимся. Решено и подписано. Знала бы, какие он мне слова говорит! „Ласточка…“

Катя покосилась. „Ласточка“! Крепкая, складная, с большими крестьянскими руками, решительным шагом, активистка, член студкома… Ласточка!.. Но она расцвела. Ты заметила, Катя, она расцвела? Круглый румянец на щеках — сущие розы. А брови? Ты заметила, брови потемнели, как два темных крыла.

Они шли вдвоем на лекцию обычной дорогой, от лавры через базарную площадь, под гору, затем Московской улицей, затем в переулок — словом, ежедневным путем, мимо деревянных, в три окна по фасаду домов, вовсю дымящих печных труб. Обычно, как всегда. Но снег, снег…

— Еще, Катя… да разве все передашь! И откуда он слова такие дорогие берет? Университетов не проходил. А обнимет… Нет, про это не буду. Я его слушать люблю, как он клянется в вечной любви. Твой тебе клялся, а, Катя?

„Снег, снег. Белый, блестящий, усыпанный блестками с детской рождественской елки. Вон едет мужик на телеге. На санях в первый день рано, а овчинный полушубок надел. Как весело горит на солнце новенькая желтизна полушубка! Чудесное время — зима! Наверное, скоро прилетят и снегири. Мои снегири с красными грудками, зимние цветы на голых ветвях…“

— Кончим курс, Катя, и будем с тобой женами командиров, советских специалистов-электриков, — продолжала строить планы Лина. — Только я не очень-то над собой командовать дам. Он свое дело знай, а в семейной жизни я командирша. Катя, твой красиво тебе в любви признается? Поделись. Из дружбы поделись, хоть немного… Ну же, ну! — нетерпеливо понукала Лина. — Катя, откройся, из дружбы, ведь подруги же мы!

„Твой милый образ, незабвенный…“

Тихо, не поднимая глаз, Катя начала:

Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…

Лина ахнула:

— Он… Максим так тебе объясняется? Стихами? Сочиняет стихи?

— Это Тютчева стихи.

— А-а, — слегка разочаровалась Лина, неясно представляя, кто такой Тютчев, нашего времени стихотворец или прошлого века. — А свои слова Максим говорит?

— И свои слова.

— Как? Что? Да ну же, Катя?

— Моя дивная сказка…

— Сказка… дивная… — зачарованно вторила Лина.

— Несказанная мечта…

— О-о-о-о! — простонала Лина. — Вот уж никогда не подумаешь, чтобы Максим, на вид совсем деревянный, говорил такое… „Несказанная мечта“… Даже лучше моего.

Они уже недалеко от педагогического техникума. Обгоняя их, спешили первокурсники, боясь опоздать; солидно шествовали старшие, мало беспокоясь, что скоро звонок.

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты… —

читала Катя.

Лина стала, пусть скоро звонок, в изумлении сдвинула темные крылья бровей:

— И это? Ой, Катя! А ты скрытничала. Ой, скрытная ты! За что я с тобой сдружилась, сама не пойму. Совершенно противоположные типы: я вся на виду, ты вся запертая.

Прерывая ее бурное изумление, в техникуме в самое время зазвонил звонок, слышный на улице: „За учебу. Личные дела в сторону, за учебу!“

И Катя ринулась на учебу, оставляя позади изумленную Лину.

„Зачем я ей напридумывала? Ничего подобного не было, хоть чуть-чуть похожего не было… Любовь? Что такое любовь?“

Удивительно! Катя не помнила художника. Или смутно-смутно. Красивый? Да. А еще? Она помнила чувство восторга, какого-то всю ее пронзившего счастья, будто плывешь под небесами среди звезд, да, не смейтесь, „по небу полуночи ангел летел“. Все перестало быть, ничего нет, только восторг, всю тебя захватившее счастье; она даже не откликнулась бабе-Коке, не догадалась, что баба-Кока умирает, и слушала, слушала необыкновенное, что в ней поет, и если бы он позвал… Это любовь?

— Катерину Платоновну Бектышеву прошу сообщить, какой из двух предложенных мною методических приемов она избрала и почему?

Катя! Куда тебя унесло? Вернись в действительность. Ты на лекции по методике математики. Низенький горбатый методист с болезненно-желтым лицом вытирает несвежим платком пальцы в мелу и глядит на нее печальными глазами горбуна. Какие-то цифры и формуды написаны на доске. Что-то надо решить. Что-то подсказывает Лина, загородившись от методиста рукой. Хихикает Клава, довольная посрамлением усерднейшей, неизменно успевающей по всем предметам Катерины Бектышевой, „украшения четвертого курса“.

И звонок не спасает. До звонка к концу урока еще порядочно времени. Можете размышлять дальше, Катерина Платоновна, в журнале поставлена закорючка, обозначающая невнимание, несообразительность и пр., и горбатый методист с печальным лицом укоризненно качает головой.