Зеленая западня

Холодные белые стены дышали, как живые. Стены всасывали воздуха через маленькие круглые отверстия, которые нитками ожерелья тянулись почти у пола вдоль всего коридора. Вверху, под потолком, через такую же систему глазков в помещение вливались прохладные струи. Воздухообменники работали бесшумно. Присев на корточки, я водил щеткой по гладенькой поверхности пластика, и едва заметная пыль, которая осела за ночь, мигом исчезала сквозь всасывающие отверстия в стене.

Там, где проходили круглые глазки, кое-где обрисовывались очертания прямоугольников — будто вырезали кусок пластика и тут же аккуратно приладили на место. Прямоугольники повторялись через каждые десять—двенадцать метров. По ним я подсчитывал, сколько еще осталось мне махать щеткой. Загби двигался навстречу, тоже со щеткой в руках. Прямоугольник напротив третьей двери служил нам границей. Там была середина коридора. Затем мы еще раз расходились, а потом медленно приближались один к одному — драили линолеум пола.

Убрав коридор, мы направлялись в лаборатории, которые находились в четырех просторных комнатах. Дальше порога нас туда не пускали. Мы забирали из-под двери большие ящики, наполненные битыми пробирками, металлическими опилками, которые напоминали окалину, мелким мусором. Сквозь приоткрытую дверь я видел столы, которые приборы, людей в полупрозрачных комбинезонах. Будто бы ничего особого. “Неужели тут эти люди, — думал я, — сушат главу над тем, как отравить землю смертоносными бактериями, мыслят, как бы побольше уничтожить, опустошить?”

Я старался разобраться в лабиринтах одного из этажей подземного логова. Но то было тяжелое дело. Коридор, заворачивая в бок, тянулся неизвестно куда. Дальше металлической сетки-перегородки и комендантской мне не приходилось ступать. Возле лифта, по левую сторону, был проход к роскошному кабинету Брендорфа. Запомнилось три двери и в самом кабинете. Куда они велели?

Мое внимание все больше притягивал противоположный от лифта конец коридора, где поблескивал прозрачный цилиндр, в котором, будто в футляре, виднелась фигура часового, одетого во что-то ярко-желтое. Даже широкополым шляпам, полиции подземного города, запрещалось приближаться к прозрачной халабуде. Однажды я заметил там Брендорфа в окружении нескольких мужчин. Они появились неожиданно, будто вынырнули из пола. Вся группа, как и дежурный, была одета у одежду едко-желтого цвета. А потом, сняв на ходу резиновые перчатки, штандартенфюрер и его спутники исчезли так, как и появились. Наверное, возле халабуды с дежурным был ход куда-то вниз, и там есть ступеньки, а может, и эскалатор. А внизу что?

Загби также беспомощно озирался в этом исполинском бункере, где перемешались комфорт и зловещая загадочность. В последнее время я ближе узнал индейца. Всю свою жизнь он сталкивался с жестокостью, которая ужаснула меня в туннеле, подобные картины видел не раз. Ночью я слышал, как он переворачивался с бока на бок, не мог заснуть. Наверно, Загби чувствует себя виновным в беде, которая постигла меня, думал я. Там, в деревянном бараке, он долго не соглашался на мой план — не хотел “выдавать” меня широкополым шляпам, что я, будто бы, подговаривал его бежать. Так вот, индеец, наверное, теперь казнил себя за то, что согласился на мои увещания и “выдал”. Ему и невдомек, что мой замысел удался: с разумом у меня все обстоит благополучно, и мы оба попали за Каменную стену, в самое сердце тайного бункера новоявленных фашистов. А это уже кое-что значит, когда нас здесь двое и мы вместе.

Работая в коридоре, я изо всех сил притворялся оболтусом, к которому даже простейшие вещи доходят чуть-чуть. Было совестливо перед индейцем, но пока что приходилось прикидываться. Кто знает, из какой щели тайком следит за нами чужой глаз. Хотя после того, как Кносе передал “категорию минус два” в рук Загби, за нами никто не ходит следом в коридоре, в пределах нескольких десятков метров, мы вроде бы свободны, все же не верилось, чтобы нас оставили без надзора…

В последний раз махнув щеткой, я выпрямил спину. Стена отливала, как глянцевая. В ней отражалась коренастая фигура индейца. Сойдясь возле третьей двери, мы направились в каморку.

Возле матрасов, на полу, стояли две жестянки. Суп из бобов, наш ужин. Пищу нам приносит утром и вечером сухой, как мумия, седой галу, человек с неподвижными, будто незрячими глазами. Он не отвечает на вопросы Загби, молча оставляет жестянки и значит, будто и не замечает нас.

Загби выпивает суп, мрачно бубнит что-то и укладывается на матрас. Под моей жестянкой белеет маленький кусочек бумаги. Недоумевая, незаметно поднимаю его к глазам. На бумажке что-то нацарапано. Едва разбираю слова при тусклом свете электролампочки, которая тлеет над дверью. “В стене пролегает канал, соединяется с вентиляционной шахтой, которая ведет на поверхность”. И в конце еще одна буква — “Е”. Это же писала Ержи! Но о чем она, о каком канале?

Осмотревшись, натолкнулся взглядом на расплющенные глаза индейца. Пододвигаюсь к нему вплотную, шепотом говорю ему: