Зеленая жемчужина

Мэдук не обращала на него внимания. Наклонившись пониже над отверстием, она снова позвала: «Ты меня слышишь? Прошло столько времени! Ты еще жив? Ответь! Я твоя дочь, Мэдук!»

В непроглядном мраке колодца ничто не шелохнулось.

Пимфид не был одарен богатым воображением; тем не менее, ему почудилось, что в глухой тишине подземелья существовало какое-то напряжение — как если бы кто-то прислушивался, затаив дыхание, к происходившему сверху. Потянув Мэдук за локоть, он хрипло прошептал: «Принцесса, разве вы не чувствуете? Здесь водятся призраки! Если правильно слушать, можно различить, как они шепчутся и подвывают в темноте».

Наклонив голову, Мэдук снова прислушалась: «Чепуха! Не слышу никаких призраков».

«Это потому, что вы неправильно слушаете! Давайте уйдем, пока духи не заманили нас в подземелье!»

«Не говори глупости, Пимфид! Король Казмир приказал бросить моего отца в эту яму, и я должна узнать, жив ли он».

Пимфид заглянул в темный колодец: «Никто там не выживет. В любом случае, кто мы такие, чтобы судить о королевском правосудии? Это не наше дело».

«То есть как — кто я такая? Моего отца заключили в темницу! Это мое дело!»

«Так или иначе, он давно умер».

Мэдук печально кивнула: «Боюсь, что так. Но он наверняка оставил какую-нибудь памятку, позволяющую узнать, как его звали, какого он был происхождения. Если не остается ничего другого, я хочу знать, какая у него была родословная!»

Пимфид отказался даже представить себе что-нибудь подобное: «Что вы придумали? Пойдемте отсюда поскорее».

Мэдук не допускала возражений: «Смотри, Пимфид! Там, на виселице, болтается веревка. На этой веревке можно спустить тебя в подземелье. Внизу, конечно, темно, но, когда глаза привыкнут к темноте, ты сможешь разобраться в том, что там происходило, и нет ли там каких-нибудь надписей».

Помощник конюшего изумленно уставился на принцессу — у него челюсть отвисла. «Вы в своем уме? — в ужасе выдавил он. — Вы хотите, чтобы я спустился в эту дыру? Это уже ни в какие ворота не лезет!»

«Почему же, Пимфид, все проще простого — сбегай за веревкой! Ты же не хочешь, чтобы я над тобой смеялась?»

Послышался скрип подошв, тяжело ступавших по щебню. Мэдук и Пимфид испуганно обернулись: на фоне свинцовых туч возник угрожающий силуэт. Пимфид резко вдохнул и забыл выдохнуть; Мэдук открыла рот и забыла его закрыть.

Темная фигура приблизилась — Мэдук узнала главного палача Зерлинга. Палач остановился, слегка расставив толстые ноги и заложив руки за спину.

Раньше Мэдук видела Зерлинга только издали, но даже на расстоянии от его присутствия мурашки бегали по спине. Теперь палач стоял рядом и смотрел на нее сверху вниз, а принцесса с трепетом взирала на него снизу вверх. Вблизи Зерлинг производил не менее устрашающее впечатление. Человек грузный и мускулистый, он казался почти приземистым, несмотря на внушительный рост. Его мясистое лицо, окаймленное спутанными черными волосами и черной бородой, отличалось необычным коричневато-багровым оттенком. На палаче были панталоны из мятой черной кожи и черный холщовый камзол; лоб почти закрывала натянутая на уши черная кожаная шапочка. Зерлинг переводил взгляд с Мэдук на Пимфида и обратно: «Что вы тут делаете? Здесь творятся пытки и казни, здесь не место для детских забав!»

Мэдук ответила ясным, хотя и дрожащим голосом: «Мы сюда не играть пришли».

«Ха! — слегка откинул голову назад Зерлинг. — Как бы то ни было, принцесса, рекомендую вам немедленно удалиться».

«Я не могу уйти, пока не найду ответ на свой вопрос».

«И что же вас так интересует?»

«Я хочу знать, что случилось с моим отцом».

Зерлинг поморщился в некотором замешательстве: «Кто был ваш отец? Я что-то не припомню».

«Конечно, помните! Он любил мою мать, принцессу Сульдрун. За это король приказал бросить его вот в эту яму. Если отец еще жив, может быть, он отзовется и скажет, как его зовут. Тогда я смогу умолять его величество о снисхождении».

Палач вздохнул и печально усмехнулся: «Можете звать сколько угодно, день и ночь! Вы не услышите в ответ ни шепота, ни вздоха».

«Значит, он умер?»

«Его опустили в темницу давным-давно. Там, в одиночестве, человек быстро теряет волю к жизни. Там холодно и сыро, там остается только сожалеть о своих преступлениях».

Мэдук смотрела на отверстие колодца, горько опустив уголки губ: «Кто он был, как он выглядел? Вы не помните?»

Зерлинг бросил тревожный взгляд через плечо: «Замечать что-нибудь, спрашивать о чем-нибудь, помнить кого-нибудь — не мое дело. Я рублю головы и верчу ворот, растягивая сухожилия. Но когда вечером я прихожу домой, я становлюсь совсем другим человеком. Поверите ли, не могу даже курице свернуть шею!»

«Все это замечательно — но каким был мой отец?»

Зерлинг снова опасливо оглянулся: «Пожалуй, лучше было бы ничего не говорить — тем более, что ваш отец позволил себе немыслимый проступок…»

Мэдук прервала размышления палача почти плачущим голосом: «Я не могу так думать! Если бы он не позволил себе этот проступок, меня не было бы на свете».