Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)

Гюльчехра перешла на другую сторону улицы и бросила на крышу небольшой камешек. Орел вздрогнул и повел из стороны в сторону крючковатым клювом. Потом, нахохлившись, медленно обошел вокруг трубы. К одной его ноге была привязана цепь.

— Зачем он Дадабаю-амаки?

— Не знаю, — ответила Гюльчехра. — Может, он его оставил дом сторожить?

— Не может быть, — сказал Абдулла.

— Почему не может быть? Собака ведь сторожит?

— То собака…

— Если хочешь знать, беркут сильнее собаки.

Долгое время они стояли на улице и глазели на большую птицу.

— Ты знаешь, — заговорила Гюльчехра, — мне так его жалко…

— Почему?

— Наверно, он голодный. Дадабая-амаки целый день дома не бывает.

— Давай дадим ему что-нибудь поесть, — предложил Абдулла.

— А что? — Гюльчехра покачала головой. — Ведь беркуты едят сырое мясо!

— Ну вот и дадим ему!

— А откуда достанем? Было бы у нас мясо, мама давно бы уж суп сварила.

Тогда в кишлаке с мясом было трудно. Не так уж много лет прошло после войны…

Дети задумались.

— Может, он хлеба поклюет? — спросила с надеждой Гюльчехра. — Вчера мама испекла кукурузных лепешек.

— Не знаю! Ведь орел не курица, — важно сказал Абдулла. — Ну все же давай попробуем.

Гюльчехра сбегала домой за лепешками, и вскоре румяные толстые корки полетели на крышу Дадабая-амаки. Однако беркут не обращал на них внимания. Он даже не шевельнулся.

— Плохо дело, — сказал Абдулла.

Гюльчехра всхлипнула.

— Ты что плачешь?

— А почему он не ест?! Ведь он голодный, голодный, как ты не понимаешь…

— Ты погоди, — нахмурился Абдулла. — Не плачь, мы что-нибудь придумаем…

— А что придумаем? — вытирая глаза, спросила Гюльчехра.

— Подождем Дадабая-амаки. Посмотрим, чем он его кормит… Спрячемся вот тут за деревом.

В тот день до позднего вечера ждали они Дадабая-амаки. Наконец он появился с большой сумкой в руке, открыл дверь и зашел в дом.

Через некоторое время он зажег фонарь и поднялся на крышу, что-то бормоча про себя. Дети так ничего и не расслышали. Дадабай-амаки взял беркута под мышку и спустился вниз. Поставил фонарь посреди двора, высыпал какие-то темные куски из сумки на землю. Беркут сразу же начал клевать.

— Натерпелся ты, бедняга, натерпелся, — услышали дети голос Дадабая-амаки.

— Он дает ему мясо, — прошептал Абдулла на ухо Гюльчехре.

Немного погодя Дадабай-амаки отнес орла на крышу, и дети разошлись по домам. Утром они снова пришли посмотреть на беркута.

Как и вчера, он сидел, нахохлившись, около трубы.

— Почему Дадабай-амаки сказал, что орел натерпелся? Ты понял что-нибудь? — спросила Гюльчехра.

— Нет, не понял.

— Мясо доставать трудно. Дадабай-амаки редко его кормит. Вот орел и натерпелся… — объяснила Гюльчехра.

— Может, и так, не знаю.

— Чего там не знать, точно. — Гюльчехра вдруг подтолкнула Абдуллу плечом: — Может, нам его выпустить?

Абдулла замотал головой:

— Дадабай-амаки крик подымет…

— А откуда он узнает, что это мы сделали? Покричит и перестанет. Орел подохнуть может на цепи, а мы цепь снимем. Пусть летит.

— Сейчас, что ли? — заколебался Абдулла.

— Нет, вечером.

— Ладно.

В сумерках дети перелезли через дувал и очутились во дворе Дадабая-амаки. Оказалось, хозяин закрепил один конец цепи на столбе террасы. Абдулла осторожно размотал цепь, потянул ее легонько. Беркут подошел к краю крыши.

— С цепью он лететь не хочет, — сказала Гюльчехра. — Надо ему ногу освободить.

— А как? Ведь он нас заклюет…

— Мы на него мешок набросим.

Они так и сделали: взобрались на крышу, накинули на орла мешок. Дети даже удивились, до чего спокоен беркут: с курицей и то хлопот было бы больше. Они сняли со страшной, когтистой лапы цепь, сбросили ее во двор, сдернули с орла мешок и отскочили к лестнице. И что же? Беркут не хотел улетать! Он прижался к трубе и вдруг спрятал голову под крыло!

— Что это он? — удивился Абдулла.

— Не знаю… Ничего, сейчас полетит…

Гюльчехра схватила длинную палку и стала подталкивать беркута к краю крыши. Вот он уже на самом краю. «Ну, сейчас полетит», — подумал Абдулла. Орел и в самом деле полетел, но только вниз. Он тихо опустился во двор.

— Да у него крылья подрезаны! — вдруг догадалась Гюльчехра.

Беркут величественно прошел мимо террасы, приблизился к тому месту, где вчера ужинал, и снова, нахохлившись, спрятал голову под крыло.

— Что теперь будем делать? — испуганно спросила Гюльчехра.

Что было ответить? Не знал он, что делать. Пожал плечами. В первый раз он увидел, что Гюльчехра испугалась. Дети спустились с крыши и, пригорюнившись, сели у порога.

— Хорошо еще, никто не знает, что мы натворили, — вздохнув, сказал Абдулла.

— Конечно, — пришлось согласиться Гюльчехре. — Вот было бы крику! Я боюсь Дадабая-амаки. У него глаз дурной. Вот такой. — И Гюльчехра вытаращила глаза, пытаясь изобразить Дадабая-амаки.

Абдулла рассмеялся.

— Чего ты смеешься?

— Дадабай-амаки никогда так не таращится. У него глаза всегда одинаковые — рыбьи.

— Нет, он таращит глаза, — настаивала на своем Гюльчехра.

— Не таращит.

— Нет, таращит!