Зеленая

О лошадях я ничего не знала; только то, что они высоки, как Стойкий, но с безумными птичьими глазами на длинных, мягких мордах. Я решила присматривать за лошадью из-за граната, вдруг она взбесится. Ждать пришлось долго; заморосил холодный дождик.

Спустя какое-то время вернулся озабоченный Федеро.

— Оказывается, девочка, с тобой труднее, чем я думал, — сказал он. — Ум и гордость часто оказывают тебе плохую услугу. Эта игра — для терпеливых.

— Вы ошибаетесь. Это не игра.

— Да, — ответил он, — наверное. Тем не менее мы в нее играем. — Он склонился ко мне: — Скоро я вернусь и проверю, как тебе живется. Если тебе будет нехорошо, скажи мне.

Все шло нехорошо с тех самых пор, как этот человек увел меня от папиного буйвола и куска шелка, расшитого колокольчиками. Однако Федеро хотел услышать от меня совсем другое.

— Да, — ответила я на своем родном языке.

Он улыбнулся и вскочил в седло. С крыльца вразвалочку сошла госпожа Тирей и с мрачным видом протянула мне старый шерстяной плащ.

— Держи, девочка! — буркнула она. — Ты, наверное, замерзла.

Я стояла под усиливающимся ледяным дождем, смотрела ей вслед и думала: какими словами мне удастся ее сломить?

Мы с госпожой Леони продолжали шить одежду, но то, что мы шили, не предназначалось для меня. И вообще ни для кого.

— Девочка, как только ты выйдешь отсюда, тебе больше не придется держать в руках иглу, — сказала госпожа Леони, когда мы сшили блузу с кокеткой.

Я кивнула, найдя в ее словах утешение. Разумеется, отвечать я не имела права — как и расспрашивать ее. Меня учили всему, что должна уметь знатная дама, но уверяли, что потом мне не придется применять мои многочисленные навыки.

Бессмысленность моего обучения ставила меня в тупик. Я молчала, решив превзойти их во всем, что они делали. Решимость помогала мне подавлять гнев.

Следующее ее замечание словно отражало мои мысли:

— Знаешь, почему так должно быть?

— Мне… можно ответить, госпожа Леони? — Я решила, что меня будут бить; даже спина зачесалась.

— Да. Можешь говорить!

— Я должна всему научиться, но мне не придется зарабатывать себе на жизнь ремеслом.

— Маленькая нахалка! — Несмотря на слова, в ее голосе не слышалось злобы. — Время от времени тебя будут просить оценить ту или иную вещь, то или иное блюдо, комнату, человека. Ты должна уметь отличить платье, которое впору правительнице Медных Холмов, от подделки, сработанной наглыми шарлатанами, которые стремятся украсть деньги. Убрано ли в комнате так хорошо, что в ней можно и бога принять, и воздать ему должные почести, или служанки поленились? Почему в супе плавают зеленые листья — для аромата или чтобы отравить знатных гостей?

— Значит, я должна овладеть многими ремеслами, чтобы оценивать работу других?

— Вот именно! — Она улыбнулась; радость за свою ученицу на миг победила стремление подавлять меня. — Если ты сумеешь с первого взгляда отличить обтачной шов от двойного выворотного, то многое сумеешь сказать о человеке, который стоит перед тобой.

— Наверное, я сразу пойму, хороший ли у него портной, или на нем лишь кое-как сработанная копия.

— Ты опять-таки будешь иметь на это право. А теперь выверни рукав и покажи, какой кусок мы сшили не так. Уверяю тебя, там есть ошибка.

В ходе работы в тот один из самых приятных дней, проведенных с госпожой Леони, я сумела украсть немного шелка для своих нужд.

Несколько ночей проворочавшись без сна, я наконец придумала, как пришивать к ткани гранатовые зернышки. Петельки и узелки, которые я нашивала на поплин на «Беге фортуны», здесь не годились. Пришлось вначале проткнуть все украденные и высушенные зернышки иглой. После этого их стало можно закрепить на шелке.

Материя совсем не походила на мой шелк с колокольчиками, который остался дома. Мое одеяние совсем не звенело; только когда я складывала его зернышками внутрь, оно слегка громыхало — шепотом. И все же я радовалась, что с помощью крошечных красных зернышек могу возобновить дважды прерванный отсчет дней моей жизни.

Под балкой на одной стене я заметила небольшое углубление. Там я хранила шелк, зернышки и принадлежности для шитья. Больше у меня на Гранатовом дворе не было ничего своего. Даже мое тело мне не принадлежало. И только шелк с зернышками был моим.

Пока я втайне тосковала по прошлому, наступила зима; камни во дворе и ветки гранатового дерева накрыло холодным белым покрывалом. Ночами я сидела в кровати, прижимая к себе шелк и пробегая пальцами по гранатовым зернышкам. Я скопила их достаточно, чтобы хватило на каждый день моей жизни — по крайней мере, так мне тогда казалось. Зернышки не были колокольчиками, но я ощупывала их и вспоминала, кто я такая, помимо девочки, из которой растят знатную даму и потому обучают разным ремеслам.

Помогут ли мне мои зернышки? Отметят ли они мои дни и дадут ли моей душе путь, когда понадобится? Что бы сказала бабушка? Стойкий, наверное, не стал бы возражать против моих занятий. Отец не знал бы, что сказать — не знаю, обращал ли он внимание на женские дела.